Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

слушает Вагнера, это у него новое увлечение теперь. Песчаный монах изнывает в гарнизоне в Йемене, режется в карты с бойцами, жалея, что оставил стезю археолога. Сунь Укун гоняет на рыбалку на мопеде, кадрит казахскую училку или библиотекаршу и переводит труд китайского монаха, присылая главу за главой Стасу. Текст получается, конечно, корявый, но в нем подлинный Сюань-цзан и его история, и это Стаса захватывает больше, чем книга У Чэнъэня «Путешествие на Запад». Настоящий Сюань-цзан был смелым и решительным человеком. Вот как и московская реинкарнация: Любка-Сюань-цзан, проявив своеволие, корпит теперь над ватманом в МАРХИ. Ну а Бацзе, когда-то маршал, командовавший стотысячным небесным воинством, беспрекословно подчиняется майору Новицкому, помогает устанавливать новую социалистическую власть в средневековом, по сути, — тут все-таки погибший прапорщик Геленджик был прав, — городе.

Спецназ то и дело вылетает в засады, расстреливает и захватывает караваны, накрывает главарей мятежников, собирающихся на совет где-нибудь в затерянном среди гор кишлаке. Полк, тяжко грохоча, выползает из своего логова у Мраморной горы и катится в сторону Кандагара или Кабула, чтобы ликвидировать тот или иной отряд Гульбеддина Хекматияра, или Раббани, или Ахмад Шаха Масуда, или других командиров, менее известных, но не менее решительных, воинственных, непримиримых. Проведя операцию, полк возвращается зализывать раны. Руины и трупы устилают этот путь. Местные ненавидят прежде всего артиллеристов и летчиков.

Руин и трупов все больше, но ничего не меняется. Только, пожалуй, ненависть растет. Конечно, без помощи Запада, арабов и китайцев мятежникам труднее было бы противостоять шурави. Но ведь все равно противостояли бы. Чтобы это понять, достаточно обратиться к истории этой страны. Она никогда никому не покорялась. Англичане обломали здесь зубы в двух войнах и ушли. Свободные племена кочевников не признают границ. Это истые анархисты. Живут по своим племенным законам. Государство для них пустой звук. Лойя джирга законодатель. Совет старейшин. Пуштунвалай — кодекс чести. И этот кодекс велит пуштуну собирать кожаные палатки, увязывать утварь, чайники, сковородки, чашки, ковры, постели, провиант, грузить все на верблюдов, усаживать сверху немощных стариков, беременных женщин, грудных детей вешать в люльках и отправляться в путь — весной из пределов Пакистана в степи и предгорья Афганистана, осенью — обратно. Какой безумный пограничник будет спрашивать у них загранпаспорта? Да и обычный паспорт? Есть ли он у них? Караваны идут из Пакистана, везут скарб, а иные — оружие, мины, пулеметы, гранатометы. Пуштунвалай велит блюсти честь и гордость, свободу. А новые власти при поддержке шурави на эту свободу все-таки посягают. Надо быть слепцом, чтобы этого не видеть. В кодексе чести есть и право на возмездие. И что же они будут делать, эти прирожденные воины с бурами, если советские вертолеты или штурмовики разорвали в клочья караван? Случались ведь и ошибки, а то и преднамеренные наводки на вполне себе мирный караван, если какой-то командир мятежников обращался к старейшинам племени с просьбой пособить: провезти в мешках с зерном итальянские мины, китайские автоматы, а старейшины, покумекав, ему отказывали, и тогда к шурави, к джаграну Новицкому, Бини-Качалу, отправлялся информатор, сообщавший о караване с оружием. А караван-то оказывался мирным, ну кроме обычных буров, кинжалов и даже сабель, которые всегда носили пуштуны, там ничего и не было. Правда, после двух таких ошибок информаторов уже стали брать с собой, чтобы они не растворялись в горах, не оборачивались пыльными джиннами степей.

И Стас был свидетелем короткой расправы над таким информатором.

Он навел не на караван, а на кишлак. Сообщил, что в определенное время в кишлак прибудет отряд мелкого полевого командира Мухаррама. Туда выдвинулся царандой, связь держали с вертолетчиками, и как отряд действительно появился в предрассветных сумерках, запросили авиаторов, и те налетели, ударили по отряду нурсами, а потом на захват оставшихся в живых кинулись царандоевцы. Захваченных тут же, в кишлаке, стали допрашивать, под раскидистой шелковицей с вызревшими ягодами, перед спуском к подземной реке; видимо, здесь было место для сельских посиделок и обсуждений. Шелковица роняла переспевшие ягоды, кровавя вылизанную глину площадки. Тут же выяснилось, что это отряд Саида Джаграна. А с ним только что было заключено перемирие.

Этот Саид Джагран действовал в провинции Газни. Настоящее его имя было Саид Мохаммад Хасан. Он был хазареец. Родился в этой провинции у хазарейского вождя. Надо сказать, что хазарейцы в негласной табели о рангах Афганистана занимали нижнюю ступень, обычно они выполняли самую тяжелую и грязную работу: если ты видел оборванного исхудавшего карачивала[188] с дровами, то можно было точно сказать, что это хазареец. Этот хазареец Саид был упорен и умен, после военного лицея и училища в Кабуле окончил Высшее артиллерийское училище в Союзе, служил в Газни в дивизии, а потом, как и многие, воспротивился политике Амина, политике, по сути, сталинского террора по отношению к собственному народу, а прежде всего к таджикам, узбекам, хазарейцам, сам-то он был пуштун. Саид Хасан дезертировал. Джагран, то есть Майор, это было его прозвище. Амин тут же схватил его сына, чиновника управления связи в Газни, и казнил. И тогда Саид Джагран объявил свою войну Амину, а потом и Бабраку Кармалю. В его отрядах преобладали хазарейцы, были и иранцы. Он хотел установить исламскую республику, дружественную Ирану. Командир советского полка у Мраморной горы Кравченко учился вместе с этим Саидом Джаграном, и однажды хазареец пригласил его на свой день рождения. Кэп в ответ попросил Саида Джаграна не обижаться, но сослался на великую занятость и не приехал.

Саид Джагран ненавидел Амина и мстил ему за смерть сына, а вот с новым правительством вступал в переговоры. В восемьдесят втором даже заключил мирный договор, но была устроена провокация, и базы Саида Джаграна разбомбили афганские ВВС.

И вот — опять!

Майор Новицкий аж побелел, услышав из уст пленных признание, что они бойцы Саида Джаграна. «А это так?» — усомнился Стас. «Да я вижу, что это хазарейцы, — ответил майор. — Хазареец это же вылитый монгол. Ну спроси его, кто он». Стас спросил, и пленный, вдруг сверкнув узкими саблями глаз, ответил, что хазареец. Новицкий окликнул джаграна Хазрата Абдулу и попросил лейтенанта все тому объяснить. Глаза-сливы джаграна налились невыносимой тьмой. Он круто повернулся и зычно рыкнул. Тут же привели информатора, худосочного таджика с большими печальными глазами, в грязной чалме, запыленной длиннополой рубахе, перепачканных мазутом шароварах и в резиновых калошах на босу ногу. Джагран потребовал у пленного хазарейца сказать, чей это отряд. Тот повиновался. Джагран сжимал громадные кулаки, глядя на информатора таджика. Тот залепетал, что это обман, подлог, такого не может быть. Но уже Абдуле показывали удостоверения пленных. Да, это были