мундир. Мышцы отозвались сами собой. Мальчишка не успел вскрикнуть, только жалостно забулькал, повалившись на пол с рассеченным горлом. Его дружок, свирепо рыча, кинулся на меня. Дотянулся клинком, и на миг у меня перехватило дыхание – встряхнуло до самых костей. Магия. Еще один повелитель.
Я отмахнулся небрежным жестоким ударом. В лицо мне брызнула кровь. Тело упало на первое и задергалось, умирая медленнее того.
Я схватился за бок. Перед глазами висел туман.
Когда он разошелся, я увидел, что первый – тот, что совсем мальчишка, успел подняться на ноги и яростно рвется ко мне.
Навстречу ему кинулся Моф – магия искрит на руках, охватывает меч…
Они столкнулись с грохотом. Комнату озарила вспышка. Когда свет погас, Моф стоял на коленях. Солдатик лежал перед ним с его клинком в окровавленном, обожженном теле.
В мире вдруг стало тихо.
Моф склонился к безжизненному мальчишескому телу. Он тяжело дышал, но смотрел не мигая.
– Моф! – тихо позвал я, медленно поднявшись.
Он не шевельнулся. Дышал все чаще, а у меня теперь хватило времени вспомнить первый раз, когда я окунул руки в чужую кровь.
– Моф, посмотри на меня.
Он вскинул голову. Светлые кудри промокли в крови, кровь запачкала лицо. Тринадцать лет – странный возраст: порой Моф выглядел почти взрослым или, по крайней мере, далеким предвестьем взрослого, которым ему предстояло стать. А сейчас, глядя на меня округлившимися голубыми глазами, он казался беспомощным ребенком.
Заслышав торопливые шаги, я напрягся, но в дверной проем протиснулись наши – четверо разом. Увидев меня, они заметно расслабились.
– Генерал. – Один неловко отдал честь.
Я, еще не отдышавшись, отмахнулся. Не до церемоний. Другой подошел к убитому на кровати и выбранился, узнав:
– Проклятье, бедняга Жорг…
– Повыскакивали невесть откуда, гады, – стал рассказывать другой. – Всюду разом. По всему городу. Это не Авинессовы люди.
Я взглянул на тела у своих ног, перевернул одного кончиком меча. В горячке боя не разобрать было герба на отворотах, а теперь я узнал значок с двумя розами. Морвуд. Еще один владетельный род из тех, что до сих пор не вступали в войну. Если у Авинесса прибавилось союзников, это не к добру.
– Надеюсь, это тот, что убил Жорга, – обратился солдат к Мофу и плюнул на мертвеца. – Молодчина, Моф. Хоть прикончил мерзавца. Надеюсь, он умер не сразу.
Он хлопнул Мофа по плечу – тот поморщился и ничего не ответил.
Я развернулся к солдатам с яростью, которую они вряд ли могли понять, но сразу подавил в себе гнев:
– Известите Арита и Эссани. Сообщите, чтобы собирали всех и выводили в лагерь за городской чертой. Из Мериаты уходим сегодня же.
Солдаты, кивнув, отправились выполнять приказание. Только Моф задержался, еще стискивая рукоять меча и ища глазами отнятую им жизнь.
К рассвету все мы собрались в лагере под Мериатой. Стычки, такие же как в нашей гостинице, происходили по всему городу – мы потеряли несколько десятков человек, захваченных врасплох за выпивкой или со шлюхами. Случайная атака, следствие нашего злополучного решения именно эту ночь провести в Мериате.
Серьезные опасения внушало вступление в войну Морвудов. Мы подчинили немало верных прежнему королю, но Морвуды, влив в войска Авинесса свои силы, сведут на нет больше половины наших побед.
Мы с Аритом и Эссани несколько часов обдумывали стратегию. Стратаграммы перекидывали наши письма Зериту и другим военачальникам Корвиуса и обратно. Наконец сошлись на решении изменить тактику. Прежняя – выбивать врагов одного за другим – натолкнулась на встречный огонь, и Зерит терял терпение.
Ничего хорошего в этом не было, но я бы солгал, не признавшись, что с облегчением прочел последнее письмо:
Хорошо. Новый приказ – немедленно возвращаться в Корвиус.
Ничего еще не кончилось. Собственно, это могло быть началом чего-то похуже. Но если надвигалась буря, я хотя бы встречу ее рядом с Тисааной.
Ближе к ночи я вышел из палатки под кровавое небо. Людей, построив, оповестили о новых планах, и теперь они ели, собравшись у костров под зависшей в воздухе безумной неизвестностью. Я проходил мимо, высматривал среди многих одно лицо и не находил.
Только на краю лагеря, далеко за линией часовых и палатками, я нашел на каменистом берегу ручья Мофа. Вдалеке мигали огоньки Мериаты.
– За пределы лагеря в одиночку не выходят, – сказал я.
Моф промолчал. И не обернулся.
Я подошел и поймал его на незаметном движении – он, отвернувшись, тыльной стороной ладони утер щеку.
– Я правильно сделал, – быстро проговорил он. – И не жалею.
– Правильно, – пробормотал я.
– И пусть не говорят, что я… что я слишком… – Он помолчал, стиснув зубы. – Мне всего несколько минут было нужно. Чтобы не увидели.
Вознесенные над нами, Моф!
Выдохнув сквозь зубы, я провел рукой по волосам, выигрывая несколько секунд на распутывание того, что не умел высказать словами.
И моргнул, увидев перед глазами лицо своего брата, столько лет назад… так он смотрел на меня, поняв, что я каждый раз, взглянув на свои руки, вижу на них кровь.
«Макс, если дать этому волю, оно тебя отравит, – просто сказал он мне. – Загони это куда подальше. И не будем больше об этом говорить».
Так бывало всегда. Загнанная внутрь, невысказанная зараза. Живущая за закрытыми дверьми, и только за ними. Легко было Брайану, Нуре, моему отцу. Я им завидовал, потому что был устроен иначе. У меня чувства всегда готовы были прорваться наружу.
– Моф, так и должно быть, – тихо заговорил я. – То, что ты сейчас чувствуешь, это правильно. Понимаешь? Ты сделал то, что сделал, и потому мы оба живы. Но привыкать к убийству нельзя.
Моф медленно, словно его не держали ноги, опустился наземь, и я присел рядом.
– Понял, – старательно пряча глаза, выдавил он.
– Нет, не понял. У меня отец и брат были героями войны. И дед, и прадед и так далее и так далее. Меня тоже учили на героя. Моя семья действительно в это верила – что наше занятие достойно. Но иногда, взрослея, ты понимаешь… что-то в этом неправильно. Какими бы благими ни были их намерения. И я понял, что дело не в титулах, наградах и почестях. В том, чем мы были и чем занимались, есть мерзкая правда, какой никто не хотел бы взглянуть в лицо.
Я бросил на него взгляд. Свет угасал. Он не смотрел на меня, но тускнеющее солнце отразилось в двух серебряных полосках у него на щеках.
– Я круто обошелся с тобой, когда ты завербовался. Я еще должен за это извиниться.
Он мотнул