я его понимала. От Эслин уже ничего не осталась.
Я отстранилась от нее в потрясении.
Мне так хотелось ей помочь. Она заслуживала помощи – или, по крайней мере, не заслуживала такой страшной смерти. Но Решайе был прав. Болезнь поглотила ее, заживо выедала изнутри.
Она уже умерла.
Вернувшись на следующий день, я увидела, что Саммерин бессильно обмяк в кресле у ее кровати. Рядом стояла на коленях Ариадна, прижималась лбом к плечу подруги. Саммерин, оглянувшись на меня, только головой покачал. Конец.
Я не отходила от Саммерина, пока укрывали тело. За Эслин пришли сиризены. Нура тоже пришла и ледяными глазами наблюдала за происходящим.
– Ну, – сказала она нам в коридоре, – это, по крайней мере, решение некоторых твоих проблем с треллианцами.
Я озадаченно смотрела на нее.
– Эслин была с нами в Трелле, – пояснила она. – Была среди тех, кто в ответе за нападение на поместье Микова. Зороковы могут принять ее смерть как свершение правосудия.
Как беззаботно она рассуждала. Словно не ее несколько дней назад так потрясла болезнь Эслин. А ведь еще тело не остыло. Меня затошнило.
– А что с ее семьей?
– Тот, кто становится сиризеном, рвет все прежние узы. Сиризенов никто не ждет.
При этих словах лицо Саммерина застыло, заострилось.
«Кое-кто ждет, – подумала я. – Только не дождется».
– Это ничего не меняет, – сказала я вслух. – Зороковы в любом случае увидят в этом оскорбление.
– Почему?
– Потом что хотят…
Я осеклась.
Нура с Саммерином обернулись ко мне.
– Чего? – спросила Нура. – Тебя? Ты это хотела сказать?
Мне стало дурно. Лучше было бы вовсе об этом не думать. Но мысль уже проникла в мозг и не уходила.
Не идеальный выход. Может быть, совсем негодный. Но как я могла отказаться от возможного решения, когда висит на волоске столько жизней?
– Саммерин, – заговорила я, – у меня к тебе вопрос.
В его ответном кивке было столько зажатого в кулак ужаса, будто он уже знал, о чем я спрошу.
Я не хотела толкать на это Саммерина.
Я так и сказала, когда спрашивала, возможно ли это. Давай найдем другого, имеющего власть над плотью. Или давай найдем другого свежего покойника. Да, мысль пришла мне там, у смертного ложа Эслин, но это не значило, что непременно надо исполнить ее именно так.
Саммерин взглянул на меня жалеючи, словно на простодушное дитя. Такой дар, как у него, невероятно редок – на поиск замены ушли бы недели. Эслин подходила по возрасту, по фигуре, по росту.
– Так звезды сошлись, – жестко сказал он. – С тем же успехом можно этим воспользоваться.
Спасибо и на том, что труп еще не начал смердеть. Одним кошмаром было меньше, когда мы отрубали Эслин голову. Я ужаснулась, когда Ариадна решилась нам помогать. Мы с Саммерином убеждали, что не нуждаемся в помощи и не желаем ее, но она только глянула на нас шрамами в глазницах.
– Сиризены отдали ее тело для этой цели. Это моя работа.
«Не надо», – хотела сказать я, но Ариадна уже отвернулась, не желая слушать возражений. И все-таки я остро ощущала ее присутствие, пока мы отделяли голову Эслин от тела, – это оказалось куда дольше и мучительнее, чем я ожидала. Потом Саммерин взял отрезанную голову и принялся – другого слова не подобрать – лепить ее.
Я задумалась, перестану ли когда-нибудь изумляться его дару. Сколько раз видела, как он залечивает раны, болезни и переломы. Но тут было совсем иное. Саммерин взял лицо Эслин в ладони, и ее плоть стала ему послушна, как глина. Он начал с костей – послышались хруст и скрежет, от которых Ариадна вся сжалась. Подбородок он сделал длиннее и мягче, скулы – более выпуклыми, глазницы – дальше расставленными. Нос сделал шире и более плоским. А потом мышцы и жир на ее лице зашевелились, словно под кожей кишели муравьи. Под конец он достал несколько пузырьков с прозрачной зеленоватой жидкостью.
– Цвет кожи и волос идеально не подогнать, – сказал он. – Это я хуже умею. Но должно сойти.
Он растер жидкость по одним участкам лица, оставив другие нетронутыми. Потом снова взял голову за щеки, и цвет стал вытекать из корней волос и кожи, оставляя белые пряди и сероватые бледные участки.
Сероватые бледные участки на лице мертвого вальтайна-фрагмента.
Все это заняло почти два часа. Закончив, Саммерин бережно опустил голову на стол и взглянул на меня. И на нее. И на меня.
– По-моему, – сказал он, – сносно получилось.
Лучше того. Я смотрела на собственный труп. У того, кто не видел меня воочию, не могло возникнуть никаких сомнений.
– Хорошо… получилось, – выговорила я, хотя и странно было хвалить за такое.
Саммерин смотрел на свое творение не с гордостью – с отвращением. Я надеялась, что особое «зрение» Ариадны избавит ее от зрелища оскверненного тела подруги.
Но она повернула к ней лицо и буркнула:
– Глаза. С глазами надо что-то делать.
Да, осталось только это.
– Я справлюсь, – успокоила я и потянулась к разгладившимся пустым глазницам.
Стоило их коснуться, плоть под моими пальцами стала разлагаться, кожа сморщилась. Когда я отняла руки, на месте глаз остались две черные, прогнившие изнутри дыры – словно глаза вырвали перед смертью, оставив мясо глазниц червям.
Зороковы должны были оценить такую жестокость. У треллианских владык лишение глаз было излюбленной казнью.
Мы все уставились на голову.
– Думаю, этого хватит, – сказала я.
«Хватит». Ну и сказала. Наш план был таким ненадежным. Хватит, чтобы выиграть немного времени для треллианских рабов? Хватит, чтобы хоть на время умаслить Зороковых? Это было лучше того, что я придумала третьего дня, – то и планом-то нельзя было назвать. Иногда лучше что-то, чем ничего. Мы могли спасти жизни десяткам рабов, если не больше.
И все же я уходила к себе совсем больная. И в молчании Саммерина слышалось не привычное для него задумчивое спокойствие, а тяжкий стыд. Я покосилась на него, идущего рядом, припомнив наш давний спор, – каким голосом он рассказывал, каково использовать дар для ужасных дел.
Было ли ужасным то, что мы сделали?
– Спасибо тебе, Саммерин, – тихо сказала я. – Я… прости, что тебе пришлось.
– Хорошо хоть она была уже мертвая. – Саммерин безрадостно улыбнулся.
Меня это не утешало. И что-то мне подсказывало, что Саммерина тоже.
Глава 29
Макс
У меня болела спина. И ноги. И левая рука, которую я накануне здорово растянул. Болело всюду – более или менее.
Но все, что болело и ныло, терялось в сравнении с болью, забившейся под черепом