а я смотрела на нее, притворяясь серьезной и сдерживая смех.
А потом глаза ее распахнулись, и она отшатнулась от меня. Прежде она обращалась со мной с подобающей моему положению почтительностью. А теперь смотрела так, будто увидела во мне нечто ужасное – по-настоящему ужасающее.
– Я еще не знала, что это значит. Она ничего не сказала ни мне, ни матери. Но, должно быть, поговорила с отцом, потому что…
Потому что ночью я проснулась оттого, что отец держал меня за горло.
Я заставила себя взглянуть на Кадуана. Ждала осуждения. Я находила его в каждом, кто узнавал. Но в нем – нет. Что я увидела? Нежность? Жалость?
– В Доме Камня, – мягко сказал он, – эсснера убивали.
– В Доме Обсидиана тоже, иногда.
Я не все запомнила из той ночи. Память разбилась на куски и больше не сложилась. Руки отца у меня на горле. Острый ужас. Падающий в приоткрытую дверь свет – или мне это чудилось, или я теряла сознание. Я запомнила, как умоляла. Запомнила, как лишилась чувств.
А когда снова открыла глаза, мир для меня стал другим.
– Отец меня пощадил, – сказала я наконец. – Но конечно, я не могла оставаться тиирной.
Какое-то непонятное чувство коснулось его лица.
– Прости, – сказал Кадуан тихо и с такой мягкостью, какой я никак не ожидала. – Мне жаль, что это случилось с тобой.
Я дернула плечом, изображая равнодушие, которого не находила в себе:
– Не мне судить выбор богов.
Смешные слова сорвались у меня с языка. Кадуан даже поморщился, как бы тоже это почувствовав.
Поднявшись, он сделал несколько шагов сквозь кусты. И обернулся ко мне:
– По-моему, ты сама в это не веришь. Насчет богов.
– Что? – Я захлопала глазами.
– И в то, что говорила утром, по-моему, не веришь.
– Я…
– Я не прав? – Он неотступно сверлил меня взглядом.
Матира, никогда я не умела лгать! Я промолчала, но ответ читался у меня на лице.
– Эф, у нас есть надежда найти ответы. Надежные ответы. Ты правда считаешь, что мы должны отказаться от них во имя…
– Долг тиирна – хранить наши обычаи. Чего другого ты от него ждешь?
Его лицо выразило понимание.
– Тиирна, – тихо произнес он. – Так ты не от себя говорила. Отвечала мне от имени отца.
– Я здесь потому, что избрана отцом. Не важно, что думаю я.
– Для меня важно.
– Ты будто забыл, что говоришь с опозорившимся Клинком, – фыркнула я. – В самом деле, Кадуан, для меня это поручение – честь. И я не рискну лишиться ее, уговаривая отца отступиться от его идеалов.
Он скривил губы и снова заходил по поляне.
– Для трупов идеалы – пустое место. Для той, что лежит вскрытой на столе, и для тех, кого я бросил, уползая из родного дома. Ты должна понимать это, как никто другой. Кому, как не тебе, отказаться от этих бессмысленных игр?
И как это было понимать?
– Мой отец не в игры играет, – огрызнулась я. – И ты бы осторожнее о нем говорил. Он тебя уважил…
Кадуан развернулся ко мне. Его зеленые глаза сверкали яростью.
– Он меня не уважил, а счел полезным. Это большая разница. И чем он меня одарил, чтобы счесть его непогрешимым? Позволить погубить ваш дом, как погиб мой, лишь бы не нанести ущерба его хрупкому самолюбию – за то, что он нашел меня… способным?
В памяти зазвенел отцовский голос: «Эф, я действительно вижу в тебе… большие способности».
Меч сам собой вскочил мне в руку. Опять дал себя знать мой норов, моя порывистость, заставляющая действовать, не подумав. В два вздоха я налетела на Кадуана всем телом, прижала его спиной к стволу, а клинок – к его горлу.
Мы оказались вплотную друг к другу, мне виден был каждый ручеек лунного света, стекающий по его лицу. Я видела малейшее движение его лица, каждый перелив цвета в глазах. Оба мы были легко одеты. Я ощущала его тело, ритм дыхания. Мое дыхание отяжелело от гнева. А Кадуан дышал легко и спокойно.
– Я предупреждала! – прорычала я.
Он молча смотрел на меня. В его глазах не было ни страха, ни даже злости.
Пожалуй, в них мелькнуло удовольствие.
– Справедливо, – пробормотал он.
Руки у меня подернулись гусиной кожей.
Не нравился мне его взгляд. Такой испытующий, что делалось не по себе.
Я вздернула подбородок.
– Выбей у меня оружие, – отрывисто приказала я. – Ты четвертый день не упражняешься.
Он так и не отвел глаз. Его пальцы легли мне на запястье и задержались немного, поглаживая полоску голой кожи.
Я сдержала порыв отдернуть руку – в прикосновении была странная ласка.
Потом он нанес быстрый удар по локтю, взялся за рукоять кинжала и сбил меня на колени. Я выскользнула из его хватки, но он снова поймал, не дав опомниться, выправиться.
Я сама не заметила, как очутилась на земле. Он навалился сверху, придерживая за плечи.
– Ошибка, – сказала я, подняв кинжал. – Я вернула себе нож.
– Пожалуй. – Он прищурился. – Однако ты выглядишь безоружной.
Я и чувствовала себя обезоруженной. Как бы ни стискивала пальцами сталь.
Я прокашлялась.
– Отпусти, пожалуйста.
Он послушно, легко отскочил, дал мне подняться на ноги. Не глядя на него, я принялась отряхивать пыль и сухую листву.
– Я напишу отцу, – проговорила я, не поднимая глаз от запачканного рукава. – Внушить ему твои взгляды не сумею, но могу высказаться за поездку в Нираю.
«Только он слушать не станет, – прошептал мне тихий внутренний голос. – А только утвердится в худшем мнении о тебе».
Все равно. Обернувшись, я увидела в глазах Кадуана что-то похожее на гордость. В уголках губ таилась легкая усмешка. Такое восхищение, будто я поступила правильно.
Так что, вернувшись к себе в палатку, я достала письменные принадлежности и пергамент и принялась тщательно выводить буквы. Я описала отцу, какой ужас нашли мы в Доме Тростника, и пересказала подозрения Кадуана.
Перед заключительными словами мне пришлось собрать все силы.
Кадуан полагает, что нираянцы могут знать, чего добиваются люди. И что нигде больше мы не найдем ответа. Я не забываю, что они изгнанники. Однако перед лицом серьезной угрозы, учитывая, что мы здесь видели, я настойчиво прошу разрешить нам побывать у них. Нет сомнений, что люди творят кощунственную магию: нам необходимо наведаться туда, где знают против нее средство.
Я еще помешкала. И добавила:
Прости мне непочтительность. Я решаюсь на нее только в стремлении защитить тебя, мать, Оршейд и обычай сидни.
Перо зависло над пергаментом. Страшно хотелось вычеркнуть последние слова, заменив их другими, которые пришлись