принципе не знают, что такое страх.
– Нет таких людей, которые не знают, что такое страх, – сказал Комбат. – Просто нужно честно признаться самому себе, что ты боишься. Потом определить, чего именно ты боишься. И постараться хотя бы в уме победить то, что вызывает в тебе страх или даже ужас. И тогда можно будет победить любой страх.
– И нас так учили! – включился в разговор Егор.
– Ну, вот видишь, молодые тоже идут нашим путем! – сказал Комбат. – Я, Пышкин, не из тех, кто не знает, что такое страх. Я из тех, кто имеет смелость честно себе признаться, чего именно он боится.
– И все-таки здесь сказочное место! – проговорил Пышкин. – Если бы греческие боги здесь побывали, они бы оставили свой Олимп и поселились на одной из этих вершин. Здесь так остро чувствуешь, как ты мал, и одновременно – как ты могуч…
– Да, брат, что-то тебя на лирику, на философию потянуло, – покачал головой Комбат, – стареешь, что ли?
– Да нет, просто там, куда нас с тобой забрасывала судьба, точнее, наши командиры, в молодые годы не было времени ни любоваться, ни оценивать то, что вокруг. Там у нас с тобой не то что каждый шаг – каждый взгляд, каждый вздох был взвешен и выверен.
– А здесь, сейчас у тебя есть время расслабиться? – покачал головой Комбат.
– Но пока что все спокойно, мы едем по трассе. Ночь. Звездное небо. Горы стоят, как исполины…
– А забыл главную нашу примету: спокойствие всегда обманчиво.
– Помню, – горько вздохнул Пышкин. – И как наш командир, Харитоненко, когда мы, еще необстрелянные юнцы, прибыли на блокпост, первое, что спросил: «Стихи кто-нибудь пишет?» Мы подумали: контуженый он, что ли? А Вадик Титов, помнишь Вадика Титова?
Комбат только молча кивнул.
– Да, Вадик Титов, – продолжал Пышкин, – думал, наверное, что командиру стихи написать нужно, и радостно так, звонко говорит: «Я пишу! Даже в газете печатался!» А Харитоненко только выругался. И никуда его брать не хотел. Вадик выйдет ночью, в небо уставится и говорит: «Ну и звезды! Прямо в душу заглядывают!» Эх, Вадик, Вадик… Проморгал абреков, и нас подставил, и сам погиб. Харитоненко тогда одно сказал: «Твою мать! Поэт, блин!»
– И я тебе тоже сейчас скажу: «Поэт, блин!» Подъезжаем, – сказал Комбат, проверяя свой автомат.
Ворота на охраняемую территорию завода-лаборатории были открыты, что не могло их не насторожить. Забор был новый, точнее, подновленный.
– Станем на улице. У ворот, – сказал Комбат и через окно окинул все своим опытным взглядом.
Фонарь, хотя и моргал, довольно прилично освещал территорию. Сразу бросались в глаза два главных здания – длинных, одноэтажных, похожих на склады или бараки. Из небольших, высоко размещенных окон выходили трубы, из которых выплывал дым или пар. В некоторых окнах горел свет, но окна выглядели пыльными, мутными и как бы запотевшими. В глубине двора было еще одно здание – двухэтажное. И чуть поодаль только отстроенное, точнее, натянутое. Это была довольно вместительная палатка.
Все выглядело как будто обычно. Но вокруг не было ни одной души.
– Это мне совсем не нравится, – покачал головой Комбат.
Он первым выскочил из машины и, стараясь держаться в тени, зашел на территорию завода.
Пышкин, тоже не выпуская из рук автомата, пошел за ним. Водитель Егор, натянув на лицо маску и тоже приготовив оружие, остался в машине.
Дверь ближайшего к воротам здания была распахнута настежь. Комбат вошел и едва не споткнулся о лежащих на полу мужчин.
– Это Кравчинский! – выкрикнул Пышкин. – Мой помощник.
– А эти трое? – спросил Комбат и добавил: – Явно бандитской наружности.
– Этих я не знаю, – покачал головой Пышкин.
– Он еще жив! – сказал Комбат и, заметив валяющиеся на полу респираторы, сразу все понял и один протянул Пышкину:
– Бери надевай!
Сам тоже натянул респиратор.
– В маске да еще с респиратором! – покачал головой Пышкин.
– Не болтай! – сказал Комбат резко. – Лучше давай тащи этого своего Кравчинского и этих троих в машину. Они еще, кажется, живы.
– А что с ними? – спросил Пышкин.
– Ты что, не понял? Химическое отравление! Газ здесь какой-то.
После этого Комбат щелкнул выключателем, и они увидели, что не только у входа, но и по всей лаборатории, у столов и приборов в разных позах лежат люди, судя по всему, без сознания.
– Вот это да… – растерянно проговорил Пышкин. – Но ведь всех нам отсюда не забрать.
– Потащили! – сказал Комбат, подхватывая Кравчинского.
– Да, давай хотя бы его заберем! – согласился Пышкин.
– Заберем его и еще троих, – сказал Комбат. – А для остальных вызовем по дороге «скорую помощь».
– Правильно! – проговорил Пышкин, помогая тащить пострадавших.
Когда они погрузили четверых в машину, Комбат, стянув респиратор и маску, вытер вспотевший лоб.
– Гони в больницу! – скомандовал Комбат, который сел впереди, водителю.
Пышкин, который сидел сзади, присмотревшись к лежащим мужчинам, заметил:
– Они все дышат и, похоже, просто спят.
– Это будет наилучший исход событий, – заметил Комбат.
– Какой? – не понял Пышкин.
– Если они просто заснули. И мы привезем их целыми и невредимыми, – сказал Комбат и попросил: – Вызови «скорую». Ты же знаешь, как здесь ее вызывать.
Пышкин сначала кивнул, а потом проговорил:
– Но этот завод как бы формально на данный момент мой. И если это авария и есть человеческие жертвы, меня будут судить.
– Ты что предлагаешь оставить там людей без помощи? – возмутился Комбат.
– Может, подождать до завтра? Подписать контракт, продать этот завод, а потом уже позвонить?
– Пышкин, что с тобой, ты думаешь, что говоришь?! – возмутился Комбат.
– Думаю. Именно потому и не знаю, как мне поступить. Я ведь подставлю всех! И прежде всего себя и директора банка, который нас финансирует. Варкин и так под стражей из-за паленой водки, а мы ему еще химическое отравление с жертвами… Это и на пожизненное потянуть может.
– Если ты сейчас же не вызовешь «скорую», ты себе приговор подпишешь! – сказал Комбат.
Пышкин знал, что Комбат в любом случае церемониться