Устало вытиравшая опустевшие столы подавальщица аж вздрогнула. Буркнув: «вот же… и впрямь бочка бездонная!», потащилась на опухших ногах к стойке. Он дал отмашку: не надо! Шагнул к столу, опершись на него обеими руками, раздельно произнес:
— На сегодня хватит. Где вы живете? Вызвать вам экипаж?
Пьяница вскинула голову, приподняв, как покрывало, прядь волос с одного глаза (черного по жизни или от расширенного зрачка?), уставилась на него.
— Ты еще кто такой? Я не по этой части, проваливай! — Вдобавок и по лицу ему вяло съездила, слегка оцарапав щеку. — Эй, вы что там, оглохли? Вина, я сказала!
Он вздохнул. Надеялся этого избежать… Подхваченная под мышки, а потом взваленная на плечо женщина поначалу просто висела в его руках вялым мешком. Сообразив наконец, что что-то не так, разоралась, кляня его на все лады и пытаясь отлупить кулаками, коленями и носками сапожек. Ухмылявшийся Грызик протянул оговоренный заранее ключ. Охнув от особо удачного пинка, он бросил вышибале на ходу:
— Отнесу наверх и запру; выпустишь, как проспится. Да хватит уже драться, сейчас я вас отпущу!
Сопротивлявшихся женщин ему еще таскать не приходилось, и он поклялся, что больше и не придется. Та не только орала, грязно ругалась и брыкалась, но и цеплялась за все встречное-поперечное: поздних посетителей, стулья, столы, перила лестницы, двери, косяки… Сделав пару шагов до кровати, он не слишком бережно свалил пьянчужку на одеяло.
— Угомонитесь уже и протрезвейте хоть немного! Скоро утро.
Повернулся к двери и обнаружил, что не может двинуться с места — женщина ловко ухватила его за рубашку и приказала совершенно трезвым голосом:
— Выпей со мной!
— Вам всё еще мало? — Он попытался разжать ее пальцы и обнаружил, что где-то на коротком пути зал-лестница-комната «подопечная» умудрилась реквизировать бутылку и теперь, не выпуская его рубашки, делает из нее большие глотки. — Да вы до смерти хотите упиться, что ли?!
Попытался забрать вино — женщина увернулась, привалилась спиной к стене. Натянутая рубашка затрещала. Сказала по-прежнему трезвым сиплым голосом:
— А и умру — никто не заплачет! Выпей со мной. Не могу… сегодня ни минуты не могу быть трезвой.
— Отпустите — выпью.
— Выпьешь — отпущу.
Еще и показательно дернула за подол выпростанной из штанов рубахи. Шелк затрещал, он вздохнул — рубашка была любимой. Сказал нетерпеливо:
— Да давайте уже вашу бурду!
Решительно запрокинул бутылку, глотнул «бурду» и поразился: у этой пьянчуги просто глаз-алмаз, каким-то образом она сумела ухватить самое лучшее и дорогущее вино — «Королевский рубин» из виноградников Хазрата! Наверное, хозяин хранил его для невесть с чего заглянувшего в кабак герцога, а то и самого короля. Вино — терпкое, сладкое, густое, само лилось в горло. Опустив бутылку, он отчитался:
— Вот, выпил!
Женщина забрала протянутое вино и отпустила его рубаху.
— Ну и иди теперь.
— Поспите хоть немного, а? — вновь посоветовал он.
Оглянулся от двери. В слабом свете горевшей в коридоре масляной лампы разглядел забившуюся в угол «подшефную»: та не пила, исподлобья смотрела на свет, обняв и прижав к груди бутылку. Так прижимают к себе любимую игрушку несчастные испуганные дети. Он вздохнул и оперся рукой о косяк.
— Почему вам так хочется напиться сегодня?
Женщина или задремала, или настолько задумалась, что вообще забыла о его существовании — крупно вздрогнула и вскинула глаза. Ответила коротко:
— День такой.
— Какой?
— Который надо забыть. Вот у тебя есть что забыть?
Он дернулся, словно она ковырнула подсохшую болячку: еле различимые в треске и реве огромного огня крики умирающих, скользящие по раскаленному ночному небу черные крылатые тени… В другое время соврал бы, конечно.
— Да.
— Вот и пей.
Он помедлил.
— Хорошо. — Оттолкнувшись от косяка, шагнул, присел на угол кровати. — Тогда разделим бутылку на двоих?
Склонив голову, женщина некоторое время настороженно изучала его — наверное, опасалась, что он, торжествующе хохоча, убежит в ночь с ее драгоценным вином, — но все-таки протянула бутыль. Он сделал глоток: и ей меньше достанется, и когда еще доведется отведать столь редкостный напиток! На пару быстро прикончат бутылку, подопечная наконец угомонится, а он сам успеет вернуться до рассвета.
Передавали увесистую бутыль из рук в руки, делая по-братски… и по-сестрински… лишь по одному глотку. Молчали, слушая доносящиеся снизу редкие стихающие звуки и трели, выводимые одинокой осенней птицей за приоткрытым окном. Вино, несмотря на свой нежно-изысканный вкус, оказалось очень крепким. Вкрадчиво крепким. Разрушающим сдержанность, притупляющим осторожность, размывающим ясность мыслей… В какой-то момент он обнаружил, что уже вытянул на кровати ноги, что поверх его ног крест-накрест водружены ноги женщины в черных юбках и замшевых коротких сапожках, и что вдвоем заливисто смеются над какой-то (его? ее?) ужасно-ужасно смешной шуткой. В очередной раз забирая бутылку, пальцы — совершенно случайно, может поклясться! — скользнули по ее руке… какая нежная гладкая кожа! Женщина никак на прикосновение не отреагировала: даже когда он сплел ее пальцы со своими. Просто в свою очередь поднесла к губам бутылку. Он следил, как движется смутно белеющее в полумраке и в кружеве воротника горло, и плы-ыл… До такой степени, что вместо того чтобы вытереть винную каплю с уголка ее рта пальцем, потянулся и снял губами. Мгновение, сдерживая дыхание, двое глядели друг на друга близко, в упор — хотя что различишь в такой темноте, разве что блеск глаз! Она сказала:
— Так, — и отставила недопитую бутылку.
Какой-то миг — и он уже лежит навзничь на кровати, а женщина сидит на нем, сжимая его бока коленями. Он не успел ни заметить, как это произошло, ни удивиться, ни возмутиться — да и не хотелось, конечно! Даже когда вновь затрещал многострадальный шелк рубашки. Зато скоро в его ладонях оказались ее крепкие груди: сначала под кружевом блузки и тканью шемизетки… какое счастье, что она не носит корсет… а потом все это куда-то