— Спасибо за угощение! — сказал Потапыч, облизав ложку. — Ну, пойдём, Немой! Будем балансировать твой энергетический каркас. Ты на что больше глядеть любишь? На воду, огонь, или на небо? А может, на деревья?
На девок я глядеть люблю!
Но варианта с девками пасьянс Потапыча не предусматривал. Видать, для себя приберёг!
Пожав плечами, я выбрал небо.
Потапыч расстелил на траве старую овчинную шубу.
— Тогда ложись и гляди в небо. И постарайся не думать о всякой херне. Херня в мыслях — первый противник душевной гармонии.
Философ, ипать!
Я завалился на шубу и уставился в небо. Оно уже не было по-летнему голубым. В бездонной глубине проступала холодная осенняя синева.
— Дыши ровнее! — сказал Потапыч. — Не пыхти. Ни о чём не вспоминай, ничего не загадывай. Расслабься!
Ага! И получи удовольствие!
Сам Потапыч уселся в трёх шагах от меня и стал смотреть на золотистую ленту реки, освещённую утренним солнцем.
По небу медленно скользило кучевое облако, похожее на трёхголового дракона. Его острый хвост вытянулся к солнцу, широкие крылья отливали фиолетовым.
* * *
Стрела впилась мне прямо в незащищённое горло. Я мгновенно подавился кровью, руки ослабели и выпустили поводья. Я соскользнул с седла и мешком плюхнулся на землю.
— Воеводу убили! — закричал кто-то. — Литвины! К бою!
Но я ещё не умер. Глядя широко раскрытыми глазами в небо, я видел, как медленно наклонилась и повалилась прямо на меня высоченная, заранее подрубленная ёлка.
Тугие колючие ветки хлестнули по лицу. Правый глаз взорвался ослепляющей болью.
«Ирина!» — стукнула в голову одна-единственная мысль.
Я зарычал, чувствуя, как клокочет кровь в пробитом стрелой горле. И медленно пополз из-под веток, упираясь ладонями в мягкую землю.
Дружинники ещё держались, но литвины быстро теснили их к повозке, в которой сидела Ирина. Несколько стрел торчали в матерчатом верхе.
Невыносимо медленно я поднялся на ноги. Покачнулся, но устоял. И побрёл к повозке, на ходу вытаскивая из ножен саблю.
Вражеский дружинник увидел меня и весело оскалился, предвкушая лёгкую добычу. Взмахнул саблей, но опоздал. Я наискось рубанул его снизу вверх, прямо в открытую подмышку.
Правая рука дружинника вместе с головой почти отделилась от тела. Он медленно завалился мне под ноги, и в этот момент в его спину ударила стрела. Кто-то из литовских лучников выстрелил в меня, но падающий дружинник помешал ему.
Здоровенный литвин, стоя ко мне спиной, размахивал саблей, наседал на тщедушного конюха. У того было отрублено ухо, кровь текла по щеке. Но он отбивался, как мог, защищая Ирину.
Я с трудом поднял саблю. Рубить уже не было сил. В глазах всё плыло. Поэтому я просто воткнул клинок литвину в поясницу и навалился всем телом. Литвин вздрогнул, и конюх рубанул его сверху по шее.
Я вцепился в дверцу повозки, выдрал её вместе с замком, услышав испуганный крик. Не глядя, протянул руку, схватил Ирину за рукав и вытащил наружу.
— Ваня!
Держа за руку, я подтолкнул её к лесу, и сам пошёл рядом, заслоняя её своим телом и волоча по земле отяжелевшие ноги. Я захлёбывался горячей солёной кровью, в горле клокотало и булькало. Но сплёвывать её не было сил.
Только бы дойти!
Конюх рванулся к нам и принял на себя стрелу.
Вторая стрела воткнулась мне в плечо. Третья, пробив плотный кафтан, застряла в животе.
Только бы дойти!
Из последних сил я втолкнул Ирину в кусты и повернулся к врагам. Сабля неподъёмным грузом тянула руку к земле.
Ещё одна стрела ударила прямо в глаз, ослепший после удара ветки. Я завалился, ломая спиной куст облетающей черёмухи и уцелевшим глазом увидел синее осеннее небо. А в небе — облако, похожее на трёхголового дракона.
Правая голова дракона повернулась ко мне и подмигнула огромным голубым глазом. Из открытой пасти с оглушительным грохотом ударила молния.
* * *
— Немой! На кой хер ты грозу устроил?!
Чего, бля?!
Я вскочил на ноги, хлопая глазами. С запада, заволакивая небо, быстро наползали тяжёлые чёрные тучи. Порывы холодного ветра срывали с деревьев листья и швыряли их в потемневшую воду реки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Дружинники бегали по поляне, сгоняя коней под навес из еловых лап.
Ипать, а когда они его сколотить успели?
Здоровенная холодная капля долбанула меня прямо по макушке и струйкой стекла за шиворот.
— Немой, шубу подбери — намокнет!
Я подхватил овчинную шубу и вслед за Потапычем побежал к избушке.
— Парни, сюда! — крикнул старик.
Джанибек в ответ махнул рукой.
— В шалаше переждём! Приглядим за лошадьми!
Я едва успел вбежать в распахнутую дверь. За спиной ударил ливень. Я обернулся. Шалаш, лес, река — всё скрылось за сплошной стеной падающей с неба воды. Над лесом грохотал гром. Испуганно ржали лошади.
— Закрой дверь, Немой! — спокойно сказал Потапыч. — Дует, святошу простудим.
Я хотел захлопнуть тяжёлую створку, но меня остановил голос Божена.
— Это — гнев богов! — через силу сказал священник. И тихонько засмеялся, словно закашлял.
Я посмотрел на него — Божен злорадно улыбался.
— Сами боги пришли за тобой, колдун! От них не спрячешься, не ускачешь! Не обернёшься котом!
Божен сглотнул слюну, с трудом повернулся набок и приподнялся на локте.
— Отдайте крест!
Его глаза горели неистовым огнём.
— Отдайте крест, и я попробую договориться, чтобы боги оставили вас в живых!
Потапыч молча покачал головой.
— Хер тебе! — сказал я Божену.
Повернулся к нему спиной и вышел на улицу.
Ливень обрушился на меня, ослепил и оглушил. Потоки ледяной воды падали сверху, лупили по голове и плечам, стекали по спине.
Я раскинул руки и запрокинул ослепшее лицо к небу.
Боги! Если это и вправду вы — покажитесь! Вот он — я! Не бегу, не прячусь! Идите сюда! Ну, где вы, бля?!
Херову вечность и ещё маленько я стоял, подставив лицо больно секущим струям. Наконец, дождь начал стихать. Капли уже не хлестали, а мягко падали. И гром не грохотал, а ворчал где-то вдали.
Подул ветер — свежий, бодрящий. Из тяжёлых, клубящихся туч выглянуло солнце.
Гроза налетела и ушла.
А боги так и не появились.
Ливень намертво вколотил в землю головешки костра. Сашка безуспешно чиркал огнивом по кремню. Искры густо сыпались на землю. Сырая береста трещала и скручивалась трубочкой, но гореть не хотела.
Прошка покачал головой, нырнул в шалаш. Вытащил оттуда припасённое полено и быстрыми ударами топора наколол сухие щепки. Достал из-под навеса кусок сухой бересты с завёрнутым в него клочком длинного белого мха.
Я потихоньку начал лязгать зубами от холода. В сапогах противно чавкало, замёрзшие пальцы ног сводило судорогой.
— Какого хера ты под дождь полез? — сердито спросил Потапыч. — Боги — не дураки, мокнуть не будут. Нам ехать надо, а на тебе сухой нитки нет. Сменную одежду хоть захватил с собой?
Я полез в мешок, который ночью использовал как подушку, и вытащил из него сухие штаны и рубаху. Стянул сапоги и повесил вниз голенищами на вбитые в землю колья — сушиться.
— Возьми мои, — сказал Прошка, протягивая мне пару сухих сапог. — Если великоваты — портянок побольше намотай!
Прежде, чем обуться, я, как следует, растёр побелевшие пальцы ног. Быстро оделся, натянул сапоги. Красота!
Костёр уже разгорелся.
— Сейчас каши наварим! — сказал Джанибек и причмокнул губами. — С салом!
Но Потапыч мотнул бородой.
— Вы сушитесь, грейтесь. А нам с Немым надо отлучиться. Двух коней возьмём. К ночи вернёмся. Сашка, ты с нами.
Сашка вопросительно посмотрел на Прошку и Джанибека. Те согласно кивнули.
— Куда поедем? — спросил я Потапыча.
— Тут, недалеко, — уклончиво ответил старик.
Ну, недалеко — так недалеко, бля!
Потапыч безошибочно выбрал двух самых спокойных лошадей. Быстро оседлал их, а между лошадьми подвесил одеяло, крепко привязав его кожаными ремешками к упряжи.