Читать интересную книгу Позади вас – море - Сьюзан Муадди Даррадж

ответила:

– Да, пожалуйста.

* * *

У них оставалась всего пара дней. Маркус посоветовал Рите найти настоящее оружие – что-то маленькое, что легко будет спрятать и быстро вытащить в нужный момент. Так она и сделала. Он не спрашивал, где и как она достала пистолет, она же лишь вскользь заметила, что Абу Шариф, водитель грузовика, шустрый парень. Тренировались они на окраине деревни, на участке земли, принадлежавшем его отцу, среди олив и темной пятнистой травы. Уж лучше тут, чем на другом, западном краю поселка, где пролегала единственная израильская дорога, по которой ездили вооруженные поселенцы. Здесь же было пустынно – сбор оливок уже закончился.

Они расставили на земле разные предметы в качестве мишеней. Маркус показал Рите, как вставлять обойму, ей же не терпелось начать стрелять.

– Пока не научишься заряжать, ни во что мы стрелять не будем, – терпеливо объяснял он. Она закатила глаза, он же расхохотался. – Ты прямо как наши новобранцы: еще со снаряжением не научились обращаться, а уже рвутся в снайперы.

Когда у нее стало получаться, он выстроил рядком жестяные банки и разрешил ей прицелиться.

– Будь внимательна, чтобы при отдаче не ударило в плечо.

Он перекинул ее косу на другую сторону, встал сзади и придержал ее локоть.

– Выровняй. Выровняй. Так, хорошо. Теперь огонь.

Через несколько часов, когда солнце поднялось высоко и застыло в полуденном небе над их головами, они сели обедать в тени оливы.

– Последние пару раз ты сбила все банки. В принципе, можно отодвинуть их подальше. Но не думаю, что тебе когда-нибудь придется стрелять с такого большого расстояния.

Рита задумчиво молчала. Маркусу нравилось, что она может при нем вот так притихнуть и над ними, словно облаком, клубится умиротворение. Она не стремилась просто поддержать разговор. Любила тишину. Как и он сам.

– Меня арестовали в 1989-м, – вдруг начала она. – Мне тогда было пятнадцать.

– За что?

Она моргнула и вскинула брови.

– За то… что бросала камни. За то, что хотела пойти в школу. За то, что была палестинкой. – Рита покачала головой. – За все и ни за что. Тогда шла интифада.

Маркусу стало стыдно, что он почти ничего об этом не знает. Бабá никогда не говорил о политике, не объяснял, почему орет, когда по телевизору показывают новости, и трясется, читая арабскую газету.

– Многие арестованные девушки в тюрьме… пострадали. Нас не только били. Было и кое-что похуже.

Он уже знал об этом, но теперь, когда она сама ему сказала… его передернуло. Жутко было думать, как кто-то берет силой это крошечное тело, заламывает тонкие руки.

– Меня продержали там восемь месяцев. Выпустили, когда мы начали голодовку.

Рита поерзала и откинулась спиной на ствол дерева, а пальцами вцепилась в жесткую редкую траву.

– После освобождения я с месяц была героиней. Все приходили к родителям и поздравляли меня с возвращением. Мне вначале было так плохо, что я ничего не замечала. А потом вдруг осознала, что меня боятся, словно инфекции. Никто не хочет заразиться.

– С тобой перестали общаться.

– Не в плохом смысле. Обо мне по-прежнему говорили как о героине. Восхищались моей смелостью. Но родители не разрешали дочерям со мной водиться. И жениться на мне никто не хотел. Когда мама с баба́ умерли, я вдруг поняла, что больше не связана ни с одним человеком. В гости ко мне никто не заходил. Как-то раз сюда на свадьбу пришли ребята из соседней деревни, залезли ко мне в дом. Я закричала, прибежали соседи и прогнали их. Но этого было недостаточно. Когда люди куда-то меня приглашают, я знаю – на самом деле они не хотят меня видеть. Конечно, они не винят меня за то, что случилось, но и смотреть на меня не желают.

– Мне очень жаль.

Она перебросила косу на грудь и стала водить по ней пальцами.

– Мне никак не удавалось найти работу. Спасибо, твой отец помог.

Маркус изумленно уставился на нее.

– Объясни-ка.

– Я же на него работала. – Она так же изумленно уставилась на него.

– Он платил тебе.

– Да. Чтобы я приглядывала за домом и землей. Чтобы каждый год собирала оливки. Раз в месяц я получала от него чек.

– И сколько это продолжалось?

Рита пожала плечами.

– Он мне это предложил, когда умерла мама. Получается, пятнадцать лет.

– Я впервые об этом слышу.

Он был очень добр к ней, неуверенно объяснила Рита, глядя на его переменившееся лицо. Маркус старался ничем не выдать бушевавших внутри чувств.

– Когда умер отец, он позвонил и прислал матери чек. А когда умерла и мама, стал постоянно звонить, спрашивать, как у меня дела. Я все никак не могла найти работу, а твоя тетка как раз переехала в Назарет, вот он и попросил меня следить за домом.

Маркус вдруг понял, что больше не может держать спину ровно. С колотящимся сердцем он лег на поросшую колючей травой землю. Дышал квадратом – считал до четырех при каждом вдохе и выдохе – и пытался все это осмыслить. Все отказались от девушки, а его отец ее спас?

– О чем ты думаешь?

– Я думаю, – в горле клокотала злость, – что с тобой мой отец обращался в тысячу раз лучше, чем со мной. И моей сестрой.

– Он никогда не говорил о твоей сестре. Сказал, его это расстраивает.

– Расстраивает? Какого ХРЕНА?

Маркус тут же пожалел о своей вспышке, потому что Рита отшатнулась от него. Он поймал ее за руку.

– Нет-нет, Рита, извини. Пожалуйста.

– Не кричи!

– Не буду. – Он рвано выдохнул. – Ублюдок!

– Маркус, не называй его так!

– А как мне его называть? Я еще мягко выразился.

* * *

Поминальная служба состоялась в среду днем. У них с Ритой ни минуты свободной не было. Маркус продал землю, перевел деньги в Балтимор, открыл счет на имя племянника и бóльшую часть суммы положил туда. Проценты по вкладу ожидались небольшие, он подумал, что, возможно, позже инвестирует эти деньги. Но не сейчас. Сейчас он ни на что не хотел ставить.

Кроме Риты.

Сначала она отказала. Сказала, он это от жалости. И вообще это не по-настоящему. Можно сказать, мошенничество. К тому же он ей не нужен. Ей вообще никто не нужен.

Но в итоге он ее убедил. А что ей оставалось? Люди женятся по куче причин, вовсе не обязательно по любви. Иногда брак – это все лишь прохладная тень, без которой не выжить в раскаленной пустыне. Она сказала, именно это ее больше всего и беспокоит. Что, спросил он.

– Что у меня