— Будь ты проклят…Ненавижу!
Глава 43. Тамерлан
Правда, как пыль, которую как не прячь под половики, как не сбивай влажными тряпками, все равно будет лезть наружу.
Я очень хотел оградить Аллу от правды.
Хотел, чтобы она пришла ко мне сама, а не потому, что мы с ее отцом все давно порешали. И только, когда мы были бы уже женатые, а еще лучше, измождены жарким сексом в первую брачную ночь, лежа в кровати я бы тихонько рассказал, что наш брак давно решенное дело. И любую бурную реакцию подавил бы на корню давно назревшим, чувственным признанием. Но теперь все изменилось.
Та ситуация дала свои ростки, которые и стали преддверием беды. Которые сделали Аллу неуправляемой, как тачку на скользкой дороге. И как бы я не пытался управлять на расстоянии, ее все равно занесло.
Она, злясь на всех мужчин, отомстила тому, кого вообще трогать было не нужно. Как прогнившая канализационная труба, которую если прорвет, то всех забрызгает дерьмом. И ее прорвало. До сих пор отмыться не могу. И не хочу, чтобы этой субстанцией запачкало Аллу.
Да, мы почти поладили. Там, в глуши я почувствовал, что мы стали одним целым, и я почти поверил, что у нас все получится. Мне очень хотелось остаться. Остаться там навсегда. Трахаться, жить, любить. Вместе с ней. Но реальность, сука, прошлась по нам как асфальта каток. Никого не пощадив. И я уехал, чтобы решить проблему, в которой виноват в той же мере, что и Алла. Что и ее отец, который приводил меня в свой дом без доли опасения, чем и прогадал.
Действительно, какое мне может быть дело до соплюхи, которая начитана не по годам, которая слушает мои любимые треки, двигаясь плавно, задевая в душе те струны, что, как мне казалось, уже давно порвались. Мелкая рыжая дрянь завораживала, подбиралась все ближе, снилась во снах и манила к себе.
Понимал, что нельзя смотреть. Нельзя мечтать. Я заразил ее этой отравой и сам не понял, когда она стала буквально помешана на мне. Точно так же, как и сам давно помешался на дочери друга и стал все реже и реже посещать его дом.
«Нельзя» стучало в виски огромной вывеской, огнестрельной раной, но она идиотка решила все по-своему. Решила повернуть нашу судьбу в противоположном направлении.
Пробивная. Грубая. Не знающая отказа ни в чем. Такие как она могут горы свернуть, могут по трупам пойти, могут забыть, что кроме них есть и другие люди. Но как же мне нравится в ней это качество.
Ей бы в военные, она бы ни одной битвы не проиграла. Люди умирали бы пачками, но она всегда бы выходила победительницей. Моя Алла.
Я хотел стать достойным ее, хотел, чтобы она не стеснялась меня, чтобы наших детей это не затронуло, но, увы, жизнь не всегда дает то, что хочешь. Иногда нужно решать, что важнее. Собственные, сносящие крышу желания, или желание сделать как лучше.
Теперь я убийца мэра. Да, дело замнут и, скорее всего, скоро все забудут. Но мое прошлое, так или иначе, вылезет наружу и заденет уже не только меня, но и мою Аллу. И тогда все, что ей остается, это жить со мной в глуши. Там, где она не будет слышать в след: «жена убийцы».
Поэтому я потребовал от полкана сказать ей правду. Все, как на духу, о том, что она больше не нужна мне, что игры закончены, а она должна жить дальше. Без меня.
Сам не смог бы. Забрал бы ее в свое логово и наплевал на е*анное благородство. Хотя какое нах*р благородство, если руки все еще помнят каждый участок тела, а губы жжет, когда вспоминаю вкус манящей кожи. Как быть правильным, если все еще слышен стон и ее признание.
Я не хотел ее любви, потому что знал, тогда и сам стану таким же. Помешанным. Слабым. Впрочем, с ней каким угодно, лишь бы быть нужным.
Накатываю еще стакан виски, чувствуя, что ведет от воспоминаний. От того, как хочется все бросить и просто поехать, и забрать ее.
Пох*й на последствия.
Вкусить сладость ее истерики, разорвать одежду и трахать, пока она будет сопротивляться. Смотреть, как быстро злость сменяется похотью. Наслаждаться тем, как крик «ненавижу» превращается в такое нужное «люблю».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И словно из подсознания я слышу трель дверного звонка. Дёргаюсь и поднимаю голову на друга, который валяется и смотрит футбол. Я здесь спрятался, как трус, потому что уверен, что Алла не сможет меня найти. Не догадается. Но я всегда недооценивал эту девочку. Мою девочку. Она, бл*ть, из-под земли достанет.
— Открывай, кусок дерьма! Или я ее выломаю…
Герман удивленно вскидывает брови.
— Это не я. Я сказал, что не знаю, где ты.
— Очевидно, что она не поверила, — усмехаюсь и иду открывать сам.
Перед дверью собираю в кулак все внутренние силы, что ещё остались во мне. Сейчас можно так легко утащить ее в спальню, признаться во всем, сказать люблю, и быть с ней. Так просто и так тяжело одновременно.
Гораздо сложнее сделать ее счастливой. А с убийцей счастливой она не будет. Никогда. Ведь со мной каждый день как под дулом пистолета.
Открываю резко, когда она уже заносит ногу для очередного пинка. Застываем друг напротив друга. Две статуи, два человека, которых разделяет и связывает так много. Целый мир, который мы могли бы покорить вместе. Целый мир, который против нас.
Красивая как грех. Рыжие локоны во все стороны, значит, опять неслась на мотоцикле. И я бы отругал, наказал, да права теперь не имею. Она осматривает меня, жадно впитывает покоцанный аварией вид.
Я ведь сам вел ту машину. Выпрыгнул в последний момент, за секунду до взрыва. Так что сломанная рука и забинтованная голова говорят сами за себя.
Переживает, притронуться хочет, но подавляет желание и берет себя в руки.
Моя умница.
— Это, правда? — моргает она, а мне хочется рявкнуть «не ной». Перестань лить никчёмные слезы. Меня ими не разжалобить. Я все решил. Теперь мы друг другу никто.
— Что именно, Алла.
— Все, что сказал отец, — раздражается она, вижу, что держится из последних сил. А мне хочется ее крика. Мне хочется скандала. Мне хочется толкнуться в ее тело и сдохнуть там.
— А что сказал твой отец.
— Ты издеваешься? — визжит она и заносит руку для пощечины, но тормозит. Держится. Даже интересно, насколько ее хватит. — Про договор насчет свадьбы, насчет того, что я больше тебе не нужна…
На последнем слове ее звонкий голос срывается на хрип. Ей тяжело, как и мне.
Сейчас нужно решить для себя, что именно ей ответить. Правду и тогда она сама будет землю рыть, но не отступится от меня. Она слишком пробивная, чтобы думать, что слава убийцы может ей навредить. Или сделать окончательно больно и самому пережить эту боль.
Выбор ведь очевиден.
— Ты мне никогда не была нужна.
Она отшатывается как от пощечины, а я давлю каблуком тяжелого ботинка все то светлое, что могло бы исцелить мою гнилую суть.
— Ты мелкая мошка, которую мне навязал твой отец, потому что ты не смогла справиться с бешенством матки. Был уговор, что мы поженимся, и я почти вылепил тебя под себя. Ты стала почти шелковой там в лесу. И уже почти устраивала меня как жена.
— Прекрати, — просит она хрипло, но я беспощаден.
— Но теперь мое преступление, которое загладил твой отец, подарило мне возможность освободиться, жить так, как хочу я, а не исполнять капризы одной соплячки. Впрочем, если нужен будет секс, ты заглядывай. Отсасываешь ты первоклассно.
Тут даже не сорвал. Ни одна шлюха не будет работать ртом так, как это делает любящая тебя женщина.
Удар пришелся на висок, еще один на щеку. Потом еще один и еще. Она кричала и сыпала ударами, а я стоял и принимал все, что она могла мне дать.
Впитывал касания ее рук, возбуждаясь от боли. Потому что эта боль у нас на двоих. У нас все теперь на двоих. И я обязательно буду счастлив, когда она найдет более достойного человека чем я.
Наверное…
Она выдыхается на десятом ударе. Уже без слез. В глазах пустота. А на губах циничная улыбка.
— Спасибо за этот урок, мой любимый опекун. Это был весьма полезный опыт.