Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

Душманы продали Сюань-цзана западным спецслужбам, и тот оказался в Париже. Там его накачивали психотропными веществами, требуя отдать сутру, вывезенную из Индии. Это была «Сутра мира». Если ее громогласно прочесть с возвышения — вот с Эйфелевой башни как раз, — то наконец-то на планете воцарится мир. Мир безоговорочный, вечный — не тот, о котором писал в маленькой работе Иммануил Кант «К вечному миру», обыгрывая название похоронного бюро, — а истинный, неколебимый. Впрочем, Кант и об истинном мире там рассуждает, приходя к выводу, что таковой возможен только при одном условии: установлении единого мирового правительства на Земле.

Вот ее и хотели заполучить спецслужбы. И еще шелковую танку с изображением — тибетское знамя вечного мира. Ежели установится вечный мир, то зачем будут нужны спецслужбы? И все армии, концерны, производящие оружие, ракетоносцы, бомбардировщики и в конечном счете вообще государство как таковое. Опасный был пассаж в устах сотрудника спецслужб Агента Ноль Семь Сорок, — дипломатические отношения с Израилем были разорваны еще в шестидесятые, так что легкий юморок этого имени вызвал только улыбки. Исполнял эту роль Толик Златин. Но, во-первых, имелось в виду прежде всего буржуазное государство, а во-вторых, сам Ленин учил о преходящей сути государства, в том числе и коммунистического.

Уже было понятно, что пальмовый лист с сутрой куда-то запропастился на востоке, когда монаха похищали, но наверняка он успел выучить текст наизусть. И монаха, столь хрупкого и большеглазого, пытали. Пытали музыкой. «Симпатией к дьяволу» Роллингов и «Дымом над водой» Пурпурных. А зал-то слушал с восторгом. Ну за исключением преподавателей, и в первую очередь полковников и подполковников кафедры военной подготовки.

Но тут в Париже оказываются наши друзья со своими песнями и своей музыкой (Конь требовал включить Рихарда Штрауса или Баха в репертуар древнекитайской четверки, но это было уже слишком; хотя потом кто-то предложил мучить Бахом монаха, но тут запротестовал Конь). И после всяких приключений, смешных сценок с интермедиями-коанами они вызволяли Сюань-цзана и лезли на Эйфелеву башню под звуки «Марсельезы», чтобы вывесить знамя мира и провозгласить сутру мира, и на этом все заканчивалось. Ни сутры, ни знамени зрители так и не видели и не слышали. На этом настоял Стас. Пусть зритель догадывается и соображает сам.

Пафос, музыка, юмор, коаны, исполнители, особенно роли Сюань-цзана, — все было так удачно подобрано, продумано, сыграно, что никто не верил, будто здесь не задействован профессиональный режиссер-постановщик.

Их просили выступить еще, и в ИСАА[180], и в МГИМО[181]. Но Конь свалился с ангиной и проболел месяц. Потом началась подготовка к сессии, настало время летних лагерей. Люба укатила домой в Воронеж. А осенью… Осенью как-то оно не заладилось, время ушло. И волосы у Любы отросли, а снова лишаться этих женских вериг она уже не хотела. И все с удивлением вспоминали то действо и спрашивали себя и друг друга: а что это было?

«Мандала!» — воскликнул Сунь Укун. И объяснил, что тибетские монахи несколько недель создают из разноцветного песка карту мироздания, а потом мгновенно все разрушают.

Жалели, что не удосужились попросить кого-нибудь заснять все на камеру.

Но… странным образом все продолжалось. Кроме обычной дружеской связи между ними как будто протянулись ниточки… как бы это назвать? Даже не ниточки, а — дуновение. Да, что-то вроде таинственного дуновения древности. Словно это дуновение овевало их, когда они собирались. Окружающие уже и не называли их по-другому, а только по именам древнекитайских персонажей. Престиж китайской кафедры сразу заметно вырос. Королями института были, конечно, западники, почти сплошь блатные. Потом шли персы и арабы. И уже дальше всякие китайцы.

Сокращенный вариант «Путешествия на Запад» У Чэнъэня вышел только на английском, прочитал его Стас, заодно упражняясь во втором языке; полный перевод на русский в четырех томах не осилил никто, кроме, разумеется, Сунь Укуна (Генки Карасева). Но он ввел всех в тему, вспомнив времена пионерского лагеря, когда ему приходилось быть вечерним рапсодом.

Сунь Укун все продолжал совершенствоваться в знаниях буддизма, балуя друзей новыми коанами:

«Хунь-кэ-ши, учитель императора, позвал своего слугу Инь-хена. Инь-хен ответил: „Да“. Хунь-кэ-ши, чтобы проверить своего ученика, повторил: „Инь-хен!“ Инь-хен ответил: „Да“. Тогда Хунь-кэ-ши позвал в третий раз: „Инь-хен!“ Инь-хен ответил: „Да“. — „Я должен наказать тебя за все это, — сказал Хунь-кэ-ши, — но на самом деле ты должен наказать меня“».

То и дело друзья фантазировали насчет «Сутры мира», мол, что там могло быть?

Глава 22

И внезапно он увидел Бэйхая. Тот был огромен. Белый, с ниспадающей гривой, он стоял в воде, и у его ног кружили разноцветные рыбки. И к нему подходил по пояс в воде тот незнакомец в тростниковой шляпе и тростниковом плаще, держа мешки и неся на плече трезубец. Сейчас ясно различался цвет его лица — он был густо желт. Он взгромождал мешки на Бэйхая и потом садился сам, но в этот миг один мешок развязался, и в воду посыпались кости и череп человека. И Махакайя внезапно узнал себя, это был его остов, что-то мгновенно отозвалось в нем, в его теперешнем остове на тот остов. А незнакомец вдруг развязал и другой мешок и вытряс его содержимое, там было то же самое. И Махакайя снова узнал себя, свой остов. Он почувствовал это каждым позвонком, каждым ребром, каждой костяшкой пальцев на руках и ногах.

И так ему стало ведомо, что уже дважды «он» пытался пройти здесь, вот этим же путем, и, наверное, его уводил этот желтоликий — не к спасению, а к гибели. И увел бы и в третий раз, если бы Махакайя не проявил твердость.

Так ему все объяснил настоятель монастыря в Ацини, куда через много дней добрался Махакайя.

Явился пред ним несомненно Шэньша шэнь, дух Глубоких песков, но некоторые детали свидетельствуют о том, что это было воплощение Вайшраваны. А именно: трезубец, цвет лица, а еще и большая раковина, в которую он вострубил, прежде чем исчезнуть.

Да, незнакомец исчез. А Махакайя увидел лишь одного своего коня. Побрел к нему, дойдя, обнял и заплакал, хотя плакать ему и нечем было. Потом Махакайя пошел на запад, ориентируясь по солнцу. И видел озера и дворцы Вайшраваны, видел его сады. Видел его мельницы на реках, так как в прежней жизни Вайшравана владел семью мельницами и раздавал муку нуждающимся, за что и достиг небес богов, а потом стал верным последователем Будды и одним из Четырех Великих Небесных Царей. Его направление — север.

Но хотя и шел Махакайя на запад, а лицезрел владения Вайшраваны. И они пропадали, когда он приближался.

Но неожиданно Бэйхай свернул вправо