наибольшее удовлетворение, Мирьям крадет рубище Ханании, выскальзывает в сад, и там ее жалит змей Ахнай, посланец Ангела смерти, который принял Мирьям за ее мужа. Поняв, что змей был обманут необычным самопожертвованием Мирьям, небесное воинство приказывает воскресить ее душу. Мирьям отказывается, пока не получает согласие на обмен: она умрет вместо него. Муж и жена вновь соединяются, и Ахнай внезапно исчезает, и больше о нем не слышно.
Финал достоин рабби Нахмана: Тора восстановлена и Возлюбленный Шхины воскресает. Использование традиционных мотивов тоже в духе хасидского мастера: Илия учит Торе в пустыне, посох познания чудесным образом зацветает, а дочь раввина побеждает смерть в день своей свадьбы.
У р. Акивы была дочь. Астрологи (букв, халдеи) сказали ему: в тот день, когда она войдет под свадебный балдахин, ее укусит змея и она умрет. Он очень печалился из- за этого. В тот самый день [своего бракосочетания] она взяла булавку и воткнула ее в стену и случайно попала в глаз змеи. На следующее утро, когда она вынула ее, за булавкой потянулась змея. «Что ты сделала?» — спросил ее отец. «Бедняк подошел вечером к нашей двери, — ответила она, — и все были заняты на пиршестве, и никто не мог выйти к нему. Поэтому я взяла еду, которую дали мне и отдала ему». — «Ты сделала доброе дело», — сказал он ей. Тогда р. Акива вышел и провозгласил: «Правда [букв, «добрые дела»] избавляет от смерти» [Прит. 10:2]: и не только от смерти духовной, но и от смерти вообще».
Как и в раввинстическом рассказе, акт милосердия дочери в день ее свадьбы (когда призыв бедняка о помощи мог остаться без ответа) — это торжество свободной воли и женской инициативы70. Но вместо того чтобы противопоставить дочь предсказанной астрологами судьбе и отцовским сомнениям, Перец заимствует эту легенду, чтобы дополнить три уровня преданности, которые он так тщательно описал. Во-первых, есть преданность Хии своей дочери: он готов пожертвовать ею, но не собой. Затем есть преданность Ханании Торе, ради которой он идет на невероятное самопожертвование. Наконец, преданность Мирьям Ханании представляет собой самый высокий уровень, потому что только она готова погибнуть за того, кого любит.
История заканчивается там же, где и началась — в саду, ведь он представляет собой не что иное, как противоположность Эдемского сада. Там змей соблазнил Еву и привел ее к мучительному познанию. Здесь Ева перехитрила змея и проявила женскую любовь, преодолевающую даже совершенство, которого достигают мужчины в своей тяге к познанию.
Без избыточности Ханса Кристиана Андерсена в «Снежной королеве», используя минимум фантастических деталей, Перец развивает ту же тему спасения мужчины женщиной71. Но выдуманный Цфат дает больше возможностей, чем ледяной дворец в снегах. Апофеоз любви и духовной дисциплины происходит в саду Переца. Душа и тела воссоединяются. Здесь на земле высочайшего уровня преданности достигают и мужчины, и женщины. Вернувшись в райский сад, где раввины выглядывают из-за ветвей, а мудрые змеи произносят цитаты из ученых книг, Перец довел еврейский роман до логической вершины.
«Рассказы в народном духе» опередили искусство рассказа на идише, столкнув, прямо или косвенно, посредника с идеей. Рабби Нахман «изменил» средневековому роману и фольклорному сюжету во имя каббалистического миропорядка. Более умеренно настроенный реб Айзик- Меир, виленский магид, выдумал целую плеяду любовников, раввинов и злодеев ради провозглашения нового социально-экономического порядка, по крайней мере в царской России. Перец, начавший с планов по переустройству общины, использовал свои фольклорные материалы для срывания ауры святости с молчаливых Бонцей и голодающих каббалистов. Но когда Перец открыл рабби Нахмана, романтику хасидизма и красоту идишского фольклора, он обнаружил, что его литературный язык опережает трансцендентальное видение жизни. Если музыка, по мнению романтиков, это чистейшее выражение человеческих чувств, то «немые души» Переца — водонос, рыбак, контрабасист — добьются триумфа молитвами и литургическими мелодиями. Если грех, по мнению Ницше (которого он читал), это способ проверить границы человеческой свободы, то герои и героини Переца с глазами долу докажут чистоту духа. Если сомнение, по мнению гуманистов, было необходимым условием существования человека Нового времени, то Перец наградит своих богобоязненных евреев за неверие в чудеса. И если в итоге ему не удалось спасти мир ни традиционными, ни антитрадиционными рассказами, то он, по крайней мере, может позволить себе последнюю усмешку.
Если ранние рассказы Переца были отмечены отношениями соперничества, заставляя читателя выбирать между мужем и женой, хасидом и маскилом, грешником и праведником, то теперь рассказчик создает в воображении мир всеобщей целостности, где женщины находят самое лучшее в своих мужчинах («Самопожертвование»), где цадик — одновременно харизматический лидер и соль земли («Если не выше...»), и где невежды объединяют силы с учеными, чтобы побороть силы зла («Глава Книги псалмов»). Осталось противостояние между евреями и иноверцами, которое сейчас усилилось для укрепления групповой солидарности72. Мир традиции вернулся вновь, как заново возникает история по одному лекалу — лучшему для замены старых религиозных основ светской гуманистической базой.
Несущие избавление, заявляет вновь родившийся рассказчик в цветистых выражениях, угнетены и невежественны; не ученые, которые способны только мыслить, а тридцать шесть Скрытых праведников в состоянии почувствовать муки мира73. Праведные поступки и повиновение букве закона менее важны, чем намерения, стоящие за поступком, в особенности если он не вполне соответствует закону. Поскольку такой радикальной доктрины не найти в традиционных источниках, кроме Евангелия, рабби Йешаягу Горовицу (ок. 1565-1630) в «Немых душах» Переца приходится прибегнуть к притче. Две притчи о царе из плоти и крови предоставляют квазитеологическое разрешение. Не меньше чем жития трех праведников — Йоханана- водоноса, Сати — еврейско-голландского рыбака и Аврагама-контрабасиста из Томашува — воплощают новую Тору — учение индивидуализма и культ опыта74.
Перец делает своих героев условными обозначениями изгоев общества. Как и их предшественника Хананию, их можно узнать по «глазам долу»75. Для автора эта тема не нова. С участью падших женщин он познакомился еще во время первого своего визита в Варшаву в 1875 г.76. Теперь Перец с помощью символического языка рассказов возвращается к теме различия между внутренним и внешним зрением, между двумя типами греха. Он рассказывает о двух сестрах, «у обеих глаза долу, бродят точно во сне, обе как чужие». Но Малка («царица») внешне ведет образцовую семейную жизнь, храня в сердце порок, а Нехама («утешительница») живет в грехе, но душу хранит в чистоте. Душа и тело в изображении Переца так далеки друг от друга, что тело
Малки чудесным образом остается нетленным в могиле, а останки