Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

Филимонов молча разглаживал ворсинки на скатерти. Райком… Разве станет райком портить отношения с крупнейшим хозяйством района? У экспедиции и трактора, и вездеходы, и флотилия, и мехмастерские. А у райкома – добитый «газик» и катерок БМК. Чуть что – звонят Арсентьеву: «Выручай, Николай Васильевич»…

– Зачем сор из избы выносить? – примирительно сказал он. – Можно самим во всем разобраться, в своем коллективе, в своей организации. Я – что? Поступили сигналы, я на них реагирую…

– У вас обратная реакция, уважаемый Леонид Иванович. Но это хорошо, что вы пришли ко мне. Мы, собственно, ни разу по душам не говорили.

Арсентьев встал, мягко ступая, прошелся по комнате, тронул ладонью радиатор отопления – в квартире было прохладно, – и вернулся на место.

– Давайте уж будем откровенны друг с другом. Должен сказать, Леонид Иванович, что мы ленивы. Хорошо работать мы можем только из-под палки, держать нас нужно в страхе божьем, неустанно прививать послушание, то есть, в конечном счете, – дисциплину. А упрямцев будем обламывать. И ведущая роль в этом, повторяю, должна принадлежать партийной, профсоюзной и комсомольской организациям. Отдельных же лиц, так сказать, трудновоспитуемых, администрация сумеет призвать к порядку или… избавиться от них. По своей административной линии. В таком аспекте мы и должны строить наши с вами взаимоотношения. Вы формируете общественное мнение, готовите, так сказать, почву. Мы ее засеваем. А урожай – государству.

Филимонов улавливал в словах Арсентьева какую-то скрытую неправду и все подыскивал, как бы поточнее выразить свои ощущения. С другой стороны, не хотелось ему заострять разговор, потому что был перед ним начальник экспедиции, это во-первых, а во-вторых, привык он все разногласия решать полюбовно, мирным путем. Стараясь, чтоб не получилось очень уж резко, он сказал:

– По-вашему, надо работать из-под палки. Нет, неправильно это. Так мы ничего не достигнем. Труд должен быть радостью и потребностью. С детства это людям внушаем.

– Ну, Леонид Иванович! Не всякий труд радость, далеко не всякий. Особенно в геологии. Не думаю, что тюкать кайлом такое уж большое удовольствие. И вообще, эти «теоретические» споры мне еще в институте надоели. Надо работать, а не болтологию разводить. – Арсентьев подчеркнуто взглянул на часы. – А теперь, Леонид Иванович, когда мы с вами расставили точки над «и», я рекомендую вам вплотную заняться воспитанием таких товарищей, как Андрей Александрович Князев. Вплотную!

– Вызвать я его вызову, – сказал Филимонов,- а насчет партбюро… Не советую, Николай Васильевич, честное слово, не советую. Не поддержат вас наши коммунисты. И я не поддержу.

Истоки наших характеров – в нашем детстве. Еще мама, модельерша-надомница, внушала Коле Арсентьеву в дошкольном возрасте, что надо быть послушным, если хочешь чего-то достичь, сурово наказывала его за непослушание, под которым понимала всякое проявление самостоятельности. Жили они тогда в Оренбурге, отец у Коли умер, а мать… Ему было противно, как она заискивала перед своими клиентками, женами ответработников, но мать заставляла и его униженно благодарить за мелкие подношения. Мать не уставала плакаться соседям на горькую свою вдовью участь, Коля же предпочитал, чтобы им с матерью завидовали. Он не знал еще, как надо бояться людской зависти. Время от времени он все же бунтовал, но его всегда усмиряли, и длилось это до тех пор, пока Коля не уразумел, что быть послушным и впрямь выгоднее, а точнее, не быть, а казаться послушным.

В школе он успевал хорошо, ученье было ему не в тягость, он вообще не представлял, как можно чего-то там не понимать или не выучить, когда все так просто и легко запоминается, надо лишь чуточку старанья. Поэтому ореол первого в группе ученика не вызывал у него победительного чувства – эта слава не требовала от него никаких особых условий, он ее не добивался, а значит, и ценность ее невелика. Он повседневно разменивал ее, как кредитку, и на мелочь покупал то расположение учительницы, когда тянул с места руку, то милостивое заступничество силачей, которым он давал списывать. Был у них второгодник Гаркуша – жилистый, косоглазый, с блатной челкой, – так Коля с ним настоящее соглашение заключил. Он делал за Гаркушу уроки и даже целую систему подсказок для него выдумал, язык жестов, а Гаркуша не только заступался за него в группе, но мог и «кодлу» ради него свистнуть и наказать какого-нибудь Колиного обидчика далеко за пределами школы. Три года продолжалось это содружество, потом Гаркушу упекли в колонию, но Коля долго его вспоминал и жалел о нем.

И все же, несмотря на то, что не был Коля ни ябедой, ни жмотом, мог и завтраком поделиться, и деньгами, скудными этими мальчишечьими копейками, к тому ж в отличниках числился – не имел он в группе веского слова, не получалось у него верховодить. Верховодили другие, не отличники и не силачи, хоть сила у ребятни испокон веку пользуется уважением. Что-то в них было, в других – то ли особая смелость, то ли прямодушие, то ли неуступчивость характера, или что-то иное, неуловимое, недостижимое, чего ни понять Коля не мог, ни объяснить. Много позже он нашел этому определение – обаяние личности.

Такие люди встречались Николаю Васильевичу почти на всех пролетах его жизни, и всегда его поначалу обязательно влекло к ним. Как у иных мужчин есть стереотип женской внешности, неизменно их привлекающий, так и у Николая Васильевича был свой стереотип для дружеской привязанности. Но люди эти почему-то избегали его, а если и принимали в свой круг, то потом быстро к нему охладевали. Николай Васильевич не признавал любви без взаимности, и его дружелюбие переходило в неприязненную ревность ко всему, что было с этими людьми связано.

Вообще-то Николай Васильевич не считал себя уравновешенным человеком, и иной раз ему приходило в голову, что в идеале каждого руководителя надо раз в год испытывать специальными психологическими тестами. Но мысли эти он никогда никому не высказывал, а если бы его спросили о чем-нибудь подобном, он ответил бы, что все это – интеллигентские штучки: для того, чтобы умело и правильно руководить, нужны знания, организаторские способности и четкая политическая платформа. Не более того.

Бревенчатый домишко радиостанции стоял на отшибе от конторы, отмеченный двумя высокими мачтами антенны. Одну половину домика занимала семья Филимонова, во второй размещалась собственно радиостанция.

Князев шел туда и думал, зачем он понадобился Филимонову. Наверно, опять какое-нибудь поручение. Сколько раз договаривались, чтобы начальников партий не трогали.

Поручений и нагрузок Князев старался избегать, особенно если они мешали работать. Общественником он себя не считал. Он считал себя инженером.

В комнатке радиостанции пахло канифолью и разогретым трансформаторным маслом. Подвывал умформер. Филимонов в наушниках сидел спиной к двери, работал. Увидев Князева, он кивком пригласил его сесть и продолжал передачу. С краю стола лежало несколько заполненных бланков радиограмм. Князев узнал быстрый небрежный почерк Арсентьева (резолюции его в экспедиции расшифровывали, как древние письмена, а спросить – стеснялись) и отвел глаза.

Отстучав, Филимонов снял наушники, вместе со стулом повернулся к Князеву. Выглядел он то ли нездоровым, то ли невыспавшимся.

– Что нового в эфире? – спросил Князев.

– Все новости с земли идут, Андрей. – Филимонов испытующе взглянул на него. – Есть хорошие, а есть и плохие.

– Плохие мы сами узнаем. Давайте хорошие.

– Для тебя, пожалуй, хороших нет. Одни плохие.

– Вот как… – Князев похлопал себя по карманам, ища сигареты, потянулся к лежащей на столе пачке «Беломора»: – В чем же дело?

Филимонов закашлялся, зло ткнул недокуренную папиросу в банку с водой, где уже кисло с полдюжины окурков.

– Я думаю, Андрей, что ведешь ты себя не сильно умно. С этой премией, понимаешь… Зачем ты так? Премию тебе не Арсентьев подарил, ты ее заработал по закону, и значит – не имеешь права от нее отказываться. Тут твоя, так сказать, принципиальность знаешь чем обернулась? Дерзостью! Поставь-ка себя на его место – приятно тебе было бы, если б, допустим, твой Сонюшкин тебе такую демонстрацию устроил? Или другой кто-нибудь?

– Я как-то не думал об этом, – сказал Князев. – И о том, доставлю Арсентьеву удовольствие или наоборот, – тоже не думал. Меня ущемили, я отреагировал – все дела.

– Неправильно ты отреагировал. По-мальчишески. А ты взрослый человек, к тому же сам руководитель. Понимать должен.

– Как же правильно по-вашему?

– Есть разведком, при нем комиссия по трудовым спорам – неужто не знаешь? Откажут – обращайся в терком. Вот это по закону, с соблюдением всех правил. Умные люди так и поступают, а не прут на рожон… Надо бы собрать бюро и всыпать тебе, чтоб неделю чесалось, да ладно. Пощажу твое самолюбие. Ты вот только самолюбие других, которые тебя старше и годами и должностью, щадить не хочешь…