Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

Короче говоря, Нургису ничего не оставалось, как согласиться с Арсентьевым: едва только подтвердится перспективность Болотного (если подтвердится), сделать его участком Курейской партии, а одну из поисковых партий ликвидировать. Необходимость такого шага была продиктована и экономическими, и техническими причинами. И было ясно, что коль скоро дойдет до ликвидации, то уж Арсентьев постарается, чтобы ликвидировали ГПП № 4.

Людвиг Арнольдович трезво оценил обстановку, понял, что плетью обуха не перешибешь, и решил для себя во что бы то ни стало сделать так, чтобы при любой пертурбации Князев не очень потерял в зарплате и как специалист.

Сидя над картой, Князев часто и с неудовольствием думал о том, что его геология – самая, пожалуй, приблизительная из наук. Дай одинаковый фактматериал двум разным геологам – и они построят разные карты, принципиально разные. Это как два художника, которые расположились со своими этюдниками рядом и пишут один и тот же пейзаж, но по-разному его видят. И дело не только в системе взглядов. Простейшую вещь – контакт двух горизонтальных пластов – и тот никогда не покажешь на карте так, как его провела природа. Что уж говорить о толщах, смятых и нарушенных сотнями крупных, мелких и мельчайших сбросов, сдвигов, надвигов и взбросов. Если бы слои земные перемещались в натуре так, как рисует их отважная рука геолога, – какие катаклизмы ежеминутно потрясали бы нашу планету!

Но ничего не поделаешь. Никакими интегралами не выразить причудливейшие конфигурации подземных структур, никто не скажет, как поведет себя руда или порода в десяти сантиметрах от скважины. Предполагается, что она будет такой же, как в столбике керна. По десяти квадратным сантиметрам судишь о площади в десять километров. Закон аналогии, интерполяция, экстраполяция… И чутье.

Утолив первый голод, Князев свернул карту и засунул в тесемочные петли сбоку от стола. Пусть полежит. Построены самые бесспорные участки, но их мало. По основной площади еще ни анализов, ни шлифов, ни данных опробования.

Пока что надо было писать общие главы. Тем и хороша камералка, что можно разнообразить занятия. Не пошла карта – садись за микроскоп. Устали глаза – занимайся пересчетом химанализов. Надоело – пиши главы.

Иногда Князев спрашивал себя: смог бы он круглый год и год за годом заниматься одним и тем же, – скажем, работать бухгалтером или возить пассажиров по одному и тому же маршруту, или стоять за прилавком? Наверное, не смог бы, сбежал через неделю от однообразия. А тому же бухгалтеру, водителю или продавцу покажется скучным и недостойным делом рисовать цветными карандашами на листе бумаги. Кому это надо, за что люди деньги получают? А уж бродить по тайге – в гробу они видели эту романтику.

Думая таким образом, Князев пытался представить себя не геологом. У людей обычно в запасе несколько профессий, которыми они владеют или хотят овладеть. У Князева не было такого резерва, он видел себя геологом или никем, и это иногда пугало. Вдруг что-нибудь случится с ногами или вообще со здоровьем – так что нельзя будет ходить в поле, – куда он тогда? Ну, уедет с Севера, ну, устроится куда-нибудь, будет тянуть лямку изо дня в день, заставит себя найти в работе какой-то интерес… И все равно не даст покоя сознание того, что совершил вынужденную посадку, все вкривь и вкось, жизнь исковеркана.

В такие минуты Князев с внезапной, удивлявшей его самого мнительностью прислушивался к своему организму, пытаясь уловить ритм сердца, сомкнутыми пальцами давил те места, где, по его предположению, находились желудок и печень, однако никаких симптомов нащупать не мог. С внутренностями все, кажется, было в порядке. Радикулит, правда, беспокоил – не получался «мостик», костяшки пальцев при наклоне туловища вперед не доставали пола, и вообще спина как-то закостенела, но с этим можно было мириться, а на случай обострений был у Князева один проверенный рецепт: растирка скипидаром и компресс из кислого ржаного теста.

Он понимал, конечно, что полевикам Заполярья год работы засчитывается за два недаром, что еще десять, от силы пятнадцать лет – и поневоле потянет на конторскую работу. Но прийти к этой неизбежности надо постепенно, исподволь – как к старости…

Последнее время на него все чаще – из мозаичного разноцветья шлифа, с испещренной значками карты фактматериала, из окна камералки, обросшего толстым слоем инея, даже из тарелки со столовскими щами – глядело нахмуренное лицо с плотно сжатым маленьким ртом и клубеньками щек. Было ясно, что Арсентьев не намерен прощать ему ни малейшего промаха. И лучший способ защиты – нападение – здесь не годился, потому что на кого нападать? На начальника экспедиции? Он кругом прав, он борец за государственные интересы, он против нарушителей и волюнтаристов, он все вопросы решает коллегиально. У тебя – принципы, а у него – административная власть. Маневрировать? Не подставлять себя под удары? Загородиться бумажонками на все случаи жизни? Просто не давать повода? Не давать… Постараться не давать. Есть и другой выход: пойти к нему, выложить все, что думаешь о нем, и – заявление на стол. Север велик, без работы не останешься. А потом, как только устроишься, перетащить своих ребят – им все равно жизни не будет. Только вот месторождение Болотное за собой не перетащить… Да и Арсентьеву нельзя такого подарка делать, слишком он этого хочет.

Арсентьев думал о Князеве реже, чем Князев о нем, и это понятно: забот у Николая Васильевича было гораздо больше. Но если уж он вспоминал о камералке, то и о Князеве тут же вспоминал. Выслушивая доклады Нургиса, проявлял повышенный интерес к партии Князева, на планерках – то же самое, и при этом не считался с тем, что недобрая его пристрастность бросается в глаза. По его убеждению, Князев был вреден для производства и для коллектива, и Николай Васильевич старался, чтобы и остальные это поняли.

Прибыли, наконец, аэрофотоснимки, заказанные еще год назад. Все им обрадовались и полдня толпились у стереоскопа, рассматривая с километровой высоты места, по которым ходили летом, узнавали их и не узнавали – такое все было аккуратное, чистенькое, ровное, как в ухоженном парке. Приятные воспоминания перемежались восторгами по поводу того, как четко дешифрируются на снимках разрывные нарушения, как достоверно, по смене растительности, отбиваются осадочные толщи. Не карта будет, а конфетка, и вообще с такими аэрофотоснимками и в поле ездить не надо.

– Или наоборот – не выезжать с поля, – заметил Князев и разогнал публику по местам, а Таню Афонину попросил соорудить из картона плоскую коробку с клапаном.

Несколько дней назад Арсентьев издал приказ по камеральным группам, который предписывал «в целях упорядочения хранения секретных документов все планы, карты, полевые планшеты, аэрофотоснимки и другие закрытые материалы по окончании рабочего дня сдавать на хранение в упакованном и опечатанном виде в фонды экспедиции…»

С приказом ознакомили под роспись весь личный состав камеральных групп. В тот же день завхоз выдал каждой партии листовои картон для изготовления тубусов и папок.

«Чтоб все, как в лучших домах, – шутили камералыцики – Враг не спит».

Поводы для зубоскальства, откровенно говоря, были. Издавна весь картографический материал хранился у исполнителей, в обычных конторских шкафах, и никогда ничего не пропадало, разве что в поле. Но в поле и люди пропадают. Конечно, все, что касается подсчета запасов, хранить надо тщательно – не столько из-за секретности, сколько из-за ценности материалов: итог всех работ, конечная формула. А карты… Спутники-«шпионы» давно уже рассекретили самые подробные топоосновы.

В душе Князев разделял общее мнение, но виду не подавал: начальники партий назначались «ответственными за хранение и учет закрытых материалов внутри партии», а завфондами, отставной майор Артюха, был мужиком дотошным, буквоедом, и чувством юмора его с рождения обделили. Храня полную серьезность, Князев пояснил подчиненным, что дело не в секретности, а в соблюдении порядка, в элементарной бдительности, и тут же передоверил получение и сдачу закрытых материалов Тане Афониной. Отдавая ей мастичную печатку на засаленном шнурке, сказал:

– Вот, вручаю при свидетелях.

– А дверь кто будет опечатывать? – спросила Таня. – Вы же позже всех уходите.

– Будете оставлять мне перед уходом.

– Так пусть она у вас и будет.

– Тоже верно. Не сообразил, – сказал Князев и взял печатку назад.

Все эти дни Князев засиживался в камералке допоздна.

Антициклон, казалось, собирался гостить до весны. Даже днем выше сорока не поднималось, а ночами безжизненный лунный свет рождал хрупкие тени, воздух густел, словно наполнялся ледяными иглами, и тонко позванивал, и снег тоже звенел, а под ногами скрипел, под полозьями, укатанный на дороге, повизгивал и скрежетал.