может быть. Несмотря на пустоту помещений, так же ему непонятную.
«Ну, садись, что ли». Дальнейший сценарий примерно известен. Бывало, она сидела и молчала, нахохлившись. Чаще всего предлагала для разминки разделить с ней возмущение: «Представляешь?» Возмутиться надо было дураком-соседом, запиравшим ей выезд со стоянки своим джипом, или клоуном-телеведущим с вытаращенными глазами и пугающей скороговоркой, или болванами-пенсионерами, баранами-крестьянами, мерзавцами-политиками. Она смотрела новости! Ему тоже доставалось. Неправильно пил коньяк, пользовался примитивным одеколоном, ничего не понимал в искусстве и всегда удивительным образом оказывался сродни тем, на кого была направлена ее язвительность. Такой предлагался зачин. Пару раз ни с того ни с сего прогнала его прочь.
«Этим» она занялась еще студенткой, и совсем не по нужде. Девочка из хорошей семьи училась в архитектурном институте и хотела приключений и свободы. Начала с иностранцев, потому что от них хорошо пахло, и трусы у них были не такие дурацкие, как у наших. Когда запах, белье и, конечно, деньги перестали быть у соотечественников проблемой, она переключилась на них. Все это рассказал старику приятель, который знал ее с тех давних времен. Он же их свел и потом удивлялся долговечности их связи. «Она же стерва. Моральное садомазо какое-то. Я б еще понял, если б тебе, чтобы кончить, кнут и наручники были нужны. А тут…»
И не понимай, примитивный ты человек. Прелесть тут вот в чем. Сначала и правда – почти хамство, «пошел к черту», отталкивание его рук чуть ли не с ненавистью. Но потом, как по воле шамана, начинала сдаваться. И как! Под конец казалось, что на нее навалился не пузатый старик, а красавец-негр с лоснящимся торсом. Или круче – кто-то с рожками, копытцами и конским признаком мужской состоятельности. И не то чтобы ему, старику, подчинялась. Она его с собой утаскивала в котел с молодильным кипятком.
Душевно ей никто не был нужен. Она не желала хотя бы изобразить потребность в зависимости от ласки и сочувствия. Зато владела входом в мир без мыслей и забот, без ответственности и старости и позволяла тем, кто платил, в него проникнуть. И разве не прекрасно – заряжаться время от времени такой вот силой?
Конечно, он знал, что имеет дело с игрой. Но, даже если так, эта игра ему нравилась. И нравилась не только ему, если судить по тому, что за последние десять лет ворчунья переезжала два раза, и всегда с расширением жилплощади.
Сегодня она повела себя странно. Стояла у окна, смотрела в темноту. Стояла, смотрела. Надо было бы подойти, обнять за плечи. Утешить? Но утешать – ее?
Наконец повернулась, лицо не расстроенное, а злое. Ну и прекрасно.
Рассказала, как ехала сегодня в парикмахерскую, как пытался ее обогнать побитый жигуленок, как она его не пускала («С какой стати?»). Водитель, бритоголовый парень, обозвал ее «богатой сукой» и пригрозил разбить ей «мерс». На что она показала ему средний палец и вывернула руль, готовая протаранить его консервную банку. «Быдло проклятое! Распустились! А если у меня муж олигарх?» Быдло испугалось и капитулировало.
Старику понравилось и что ее назвали сукой, и что она победила, и рассмешил «муж олигарх». Тут досталось и ему, несмотря на высказанное сочувствие. Мол, улыбается, потому что сам такой же наглый. Свалился как снег на голову. А она больна. Месячные. Что он, с ума сошел, куда полез? Но через пару минут, в спальне, не отбросив черное атласное покрывало, сама тянула его пальцы в теплое месиво, и он видел кровь, и весь мир сжимался и вмещался в его тело. Потом были ее руки и губы, и его выбросило из времени, как от удара электричеством.
Благодарно отсчитывал деньги. Она сидела и курила, полуулыбаясь, не опускаясь до фальшивых похвал, а словно радуясь внутри себя. Лучшая награда! Докурив, стряхивала пепел с халата. Подбородок, следуя за опущенным взглядом, смял шею, щеки стали брылями. Дряблые руки, перекрашенные волосы.
Оторопь слилась с глубокой, горькой обидой. За что ему такое? Так они не договаривались. А ведь ей, пожалуй, уже за сорок.
Она села прямо, надменно вздернув подбородок. Так же молода и прекрасна. Почудилось.
Он вышел в холодную ночь, запретив себе думать о том, что скоро, похоже, придется найти замену дому у гостиницы.
Не вел машину, а парил в благодатной пустоте: никто, ни с кем, нигде. Спасибо, Господи, за то, что все еще даришь мне эту радость.
Шарашка
В Шарашке № 1 были – жилой поселок с двух- и трехэтажными домами, больница с поликлиникой, озеро, парк, лес, маленькая атомная электростанция, парк ветряков, поле солнечных батарей, детский сад, школа, телефонная станция, телестудия. Подземный, гектара на два, склад опытных образцов, ферма, кладбище. Еще – большой хороший Дом культуры с колоннами, в котором шарашкинцы устраивали вечера самодеятельности и пели песни под гитару или смотрели фильмы. Пара пунктов раздачи продовольствия.
Центр Шарашки № 1, ее сердце и мозг – НИИ. В бетонно-стеклянной высотной коробке – столы, компьютеры, пробирки, приборы. За ними стояли, к ним склонялись шарашкинцы, совершая любимейшее дело своей жизни. Обрубки-намеки-полумысли копошились, покусывали, заманивали, ускользали. Измучив, вдруг давались в руки, подчинялись, скручивались в яркий толстый вывод. На бумаге, на экране вывод превращался в автомобиль, телевизор, спутник, бомбу, миксер, таблетку. Четкие, выверенные до буквы, до миллиметра картинки, чертежи и тексты с пошаговыми инструкциями упаковывались в большие желтые конверты, на каждом из которых писалось: «Заказ номер такой-то». Раз в полгода серая стена, опоясывающая Шарашку и отделяющая ее от Страны, открывала пасть и вплевывала синий вагончик без машиниста – долгожданный почтовый ящик с белыми конвертами новых заданий. Он подползал по рельсам к шарашкинцам, которые, радуясь скорой кормежке мозгов, разгружали девственный груз и заменяли его продуктом своей умственной деятельности. Ворота забирали синий вагончик с желтыми конвертами, а шарашкинцы нетерпеливо вспарывали белые обертки загадок и принимались за работу.
Иногда самых опытных специалистов Страна призывала в командировку – на полигон, он же аэродром, он же космодром. Туда их отвозили в пассажирском вагоне без окон. В широком поле помимо самолета или танка командированные видели исключительно людей в форме – безмолвных солдат, пожарных и врачей, а также космонавтов, летчиков, гонщиков и начальников, изъяснявшихся (очень быстро и вдруг замедленно, будто судорогой свело рот) на языке, казавшемся шарашкинцам настолько близким, что чудилось – вот-вот, и они начнут его понимать. Но нет, лишь отдельные слова выныривали из бессмыслицы, которую приходилось расшифровывать переводчику – слабому, неуверенному, поправляемому, направляемому отгадчиком-шарашкинцем.
Представители