чая, съесть бутерброд с сыром под девочку, возможно, изнасилованную отчимом, полюбоваться на Васю. Ничего не нужно. Тогда и плохого не будет.
Вася встает, похлопывает Любу по плечу:
– Ну, я пошел, мать. Думал, на сегодня все, а тут позвонили, еще три заказа. Вернусь поздно. Что, голова болит? Днем спать вредно.
Люба и не пытается понять, что за заказы. Знает только, что Вася компьютерщик.
Вася вышел из дома. Слава богу, у подъезда никого. Отец любит иной раз задержаться, перетереть с лохматым алкоголиком со второго этажа, которого отец сурово критикует за водку и уважает за любовь к Сталину.
Асфальтовая дорожка ведет через дремучие, совсем не городские, почти лесные, вольные заросли между скучными бедными домами. Пенсионеры, тетки. Как много глупых, убогих людей. Рабов, которых поимели все, кому не лень, – монголы, помещики, попы, евреи, коммунисты, либералы, америкосы. С высокой дорожки видно, как черные котята резвятся на столе на мертвом балконе первого этажа. Два таджика с метлами смеются, лопочут непонятное. Негр катит коляску. Чистоты! Правды! Где вы – прекрасные, с тонкими лицами и могучими телами русские? Где Русь настоящая, сильная и свободная? Ведь было, было! Есть – в голове, в теле, в верных друзьях. Память живая, живее того, что видят глаза. В памяти правда. Правда в памяти. Будущее – за правдой.
Помыла посуду. Ну что, приняться за шкаф? Ох, не хочется, лучше борщ приготовить, капуста начала подгнивать. Почему матери не видно? Обычно любит послушать зятя, которого считает союзником. Станет у кухонной двери, навалившись на стенку, и время от времени подает голос: «Развалили Союз, сволочи!» Лежит сейчас с перекошенным лицом, парализованная? На два года, на десять лет. Ухаживать, подмывать. Умерла? Бедная мамочка! Злость ее – от болезни, от несчастливости. А я была дочь неласковая, молчащая. Не с кем ей было поделиться, некому поплакаться. Поздно, будет поздно. Прочь! Пока не зайдешь, не проведаешь – она жива, двигается, все по-старому. Жива, жива. Будет опять ругаться, ворчать. И слава богу. Спит? Ночью будет бродить.
Отец умер хорошо. Без стонов и упреков. Больно ему было, нет – неизвестно. Не нарушил, не испугал, не наградил тревожной совестью.
Руки сноровисто моют мясо, шинкуют капусту. Достать большую кастрюлю с антресоли. Должно хватить дня на три. Слава вернется сегодня, поест. Коля. Не дай бог, сейчас позвонит, начнет спрашивать, подталкивать. Да ведь нет его! Не отвечать. Послать эсэмэс. Прости, прощай. И все.
Слава. Стыдно? Если узнает? Убьет? Побьет? Выгонит?
Слава. Стыдно. Не очень. Камешек утонул, не взбаламутил спокойную воду. Но если подуют знойные ветры, обрушатся теплые душные ливни, то жизнь выйдет из берегов. Страшно не позора, не совести, не таскания за волосы, не размена квартиры, не Бабы Евы, а крушения родного, потертого, прирученного мира.
Паша ушел? Замерла перед комнатой сыновей. Осторожно постучала. Дверь матери рядом, все слышно. Если та спит. Если та жива.
– Да-да! – Паша лихорадочно рылся в книжных залежах на захламленном столе. – Вот ведь, в последнюю минуту вспомнил, что книжку надо отдать. Да где она? – Нашел, просиял, запихнул в рюкзак, рванулся к двери. – Ну, все! Пока, мама! Как они там – не подрались?
Вот такой он – то хмурый, замкнутый, а потом вдруг веселый, болтливый, даже глаза меняются.
Тесная, тесная комната. А у них вроде есть девушки. Усмехаются, когда спрашивает. Справа кровать, слева кровать. У окна два стола почти впритык. На каждом компьютер. У Васи порядок. У Паши бардак. Над кроватями крюки с одеждой на вешалках, полки. Очень тесно. На окно ребята придумали повесить вместо занавесок жалюзи, освободилось по стенке над столами. Там тоже полки и выше, под потолком, плакаты. У Паши – красивый бой, молодая женщина с голой грудью на баррикаде с французским флагом (Паша объяснил). Любе неудобно смотреть на женщину и голую грудь. Особенно оттого, что рядом с женщиной одетый мужчина в высокой шляпе. И мальчик с пистолетом тревожит. У Васи – исполинский богатырь в шлеме, в кольчуге, на могучем коне. За богатырем солнечный водоворот, как будто богатырь и конь из него родились.
Паша вышел из дома. Глупый Васька вчера сказал уже почти с угрозой: «Так ты уберешь свою голую бабу?!» Убрать можно. Можно было и без Васькиных угроз. Потому что эта «Свобода» уже не манит. Но она может и остаться вместе со своим флагом и баррикадой – все равно. Все эти «свободы»… Смешно. Вот все знают, что кока-кола гадость. И что? Пьют, жиреют. Неужели Фромм на полном серьезе думал, что большинство способно одуматься? Смешно. И это умный человек. Что же ждать от Васьки, от отчима с их коммунизмами и славянами?
Гораздо интереснее подумать, к примеру, о том, что нет ни прошлого, ни будущего. Нет, и все. Действительно нет. Абсолютно нет. Повертите-ка эту мысль так и эдак. Поймите, что это правда. Что, страшно?
С другой стороны, страшно все понять в двадцать три года. Потому что – а дальше? Искать отца? Зачем? Хорошо маме. Безобидное растение без мыслей и желаний. Хорошо отчиму, Ваське. Даже безумной бабке хорошо.
Да, глупому Ваське хорошо. Слава тогда зимой наорал на него от собственного унижения (Васька пересказал сцену у «Сверчка»), отобрал кинжал. Ну и?.. Ни отчим, ни мама не догадаются перевернуть Васькин матрац.
Котята на захламленной, севшей на землю лоджии, смешные. У бабки когда-то была любимая кошка, злая, как она сама. Стерилизованная, толстая. Муся. Ни в коем случае нельзя было гладить. Царапалась и кусалась. Могла подойти и цапнуть. Пугала, когда просто лежала рядом на полу и раздраженно вздрагивала хвостом. Не трогать, не тормошить, тогда обойдется.
Ох ты, отличный образ. Метафора. Время тоже лучше не трогать. Но, с другой стороны… Надо подумать.
Легко тем, кому есть с чем бороться. А что делать с пустотой? Как быть, если перестают помогать таблетки и «табак», обнаруженный как-то невинной мамой? («Кто ж сейчас табак курит, Паша? Да вообще не надо бы».) За которые его презирает Васька?
Ведьма. Люба, задумавшись, смотрела на кастрюлю с борщом. Ведьма подкралась сзади и зарычала. Седые космы, мятая ситцевая сорочка.
– К родной матери… не зайти! Сука! Я там упала, встать не могла. Хорошо, за кровать уцепилась. Где Славка? Ушел уже? Пашка, сволочь, грохочет, как слон!
Все. Ненавижу!
– Пошла. К черту. Поняла? Какая ты мне мать? Отца со свету сжила. Ты мне всю жизнь… Всю плешь проела. Все мозги… вы***ла. Не будет больше так. Заткнись!