ним день и час.
А сладостное совместное невспоминание! «Нет, лучше не вспоминать». Середину девяностых, когда все покатилось в тартарары. Навалились конкуренты, бандиты, чиновники. Ждал суда и убийства. В портфеле всегда наготове бутылка водки или коньяка – до следующего приступа страха. Как тогда на машине не разбился! Старший сын вздумал жениться, не хотел ничего знать, требовал денег, квартиру. Младший являлся под утро с расширенными зрачками, пропитанный сладковатым мерзким запахом. И всех тогда вытянула она. Не читала мораль, не демонстрировала стойкость. Боялась, плакала, но оставалась единственным среди них нормальным человеком. Это и спасло.
А как же Новый год? Старик зажмурился. Совсем скоро надо покупать китайский фейерверк с именами русских князей и игрушки для подросшей елки на лужайке. Надо растягивать гирлянды между деревьями и в последнюю минуту решать, делать ли шашлык на улице под вечер первого. Что нас ждет? Дождь, метель или волшебные белые сумерки, искрящиеся и поскрипывающие или опускающиеся с небес тихой пеленой? Но как же винегрет и оливье? Этот ритуал в последние годы казался уже не нужным, над ним посмеивались и, передав друг другу миски с майонезным и фиолетовым содержимым, потом к ним почти не притрагивались. Жена старшего сына привозила с собой то курицу в апельсиново-имбирном соусе, то говядину по-китайски. Гости, избалованные ресторанными походами, накидывались на самодельные изыски и покупные деликатесы. А внучка в прошлом году заявила, что картошка – корм для свиней, и нашла поддержку у очередной подруги младшего сына.
Старику виделось, как жена топчется на кухне, не решаясь ставить воду для картошки и свеклы. «Нет, нельзя в Новый год без оливье и винегрета. Ладно, в последний раз, и сделаю поменьше». Вот и получился последний раз.
Впрочем, все с удовольствием доедалось в первые январские дни.
Старик прислушался. Тихо. Посмотрел на часы. Прекрасный «Брайтлинг». Черный циферблат успокоил и ободрил. Пора ехать. На цыпочках поднялся к себе на второй этаж. Темно-синий костюм из тонкой шерсти, сшитый в бывшем номенклатурном ателье, ласково отозвался на прикосновение. Старик решил поменять нижнее белье. Сейчас он не обращал внимания на боль в спине, не стыдился большого живота и кривых рук. Он знал, что через пару минут восстанет, как феникс из пепла. И вот в зеркале – сила, энергия и вечная молодость. Вечная молодость и в отсутствии галстука, и в расстегнутой верхней пуговице рубашки, и в седом ежике за несколько тысяч.
Теперь опять вниз. Мимо собственного парадно-домашнего портрета. «Барский» стеганый халат, у ног гончая, срисованная с книжки по собаководству. Каждый, кто видел портрет, с почтением восклицал: «Так это же!..» и называл самого известного салонного живописца. На что следовал внушительный ответ, что нет, это знакомый знакомых, молодой талант. Звучало солидно: мол, поддержали начинающего гения, хотя могли бы позволить себе и мэтра. Рядом портрет жены.
Поскребся в дверь, соседнюю с комнатой жены. Мгновенно появилась сиделка. Явно еще не ложилась. Уникальная женщина! Молдаванка, очень простая. Укол сделает, судно подложит. И абсолютная честность. Смотрит осуждающе. Но завтра она его пожалеет, с удовольствием откликнется на разговор о чем-нибудь божественном. К примеру, о новой церкви тут же в поселке. Построил ее местный криминальный авторитет. Его буйволиную шею видел не раз на службе и после нее – наклонившуюся к маленькому священнику. Сиделка отзывалась о церкви и о батюшке с восторгом.
Знакомая семейная пара, у которой мать-теща умирала от «паркинсона», зубами скрежетала от зависти, когда он им расписывал достоинства чудо-молдаванки. И всего-то за тысячу долларов в месяц!
Побыстрее попрощаться, и на улицу, в ноябрьскую темень. Ночь побеждают фонари, гордо взметнувшиеся над обширной террасой. Свет помогает колоннам поддерживать балкон, выдвинувшийся вперед для борьбы со всем миром. Шаги зажигают круглые стеклянные шары по бокам кирпичной дорожки. Спит огромный куст сирени, спят луковицы тюльпанов под землей. Сон – ожидание жизни.
Таджик выбежал из сторожки, открыл гараж. Можно было бы оставить ночевать шофера, но сегодня, как всегда в такие ночи, старику хотелось торжества, замешенного не столько на статусе и комфорте, сколько на физическом обладании доро́гой и скоростью. Да и кто в темноте рассмотрит – с шофером, без шофера. Любимый А8! Это вам не глупый носорог «хаммер».
Автоматические ворота медленно растворились и выпустили его из теплого ядра в оболочку – в тускловатую и оттого слегка тревожную, но все же защищенность коттеджного поселка. Скорлупа с трещиной – шлагбаум открыт, сторож спит – тоже осталась позади, и со всех сторон обступил чернильный мрак. Ужалило желание жить в лучшем поселке – с лучшей охраной, забором, светом, выездом на шоссе. И мучительно захотелось ездить на «бентли». Кто-то гадкий и злой закривлялся, задразнил: «А „ауди“ тебе бэушным достался. Для нового кишка тонка!» Да, черт побери, каждые полгода проблема – после ста километров начинает трясти. И чего только не делали, сколько раз ремонтировали, все без толку. А сиденья кожаные – видел? Старик дал проклятому бесу пинка. На «бентли» есть еще пять, десять лет.
Лес, поле, подслеповатые домики умирающей деревни и, наконец, шоссе. По краям дороги угадывались горы щебня и песка – предвестники грядущей реконструкции. Пока же приходилось пробираться в полной непроглядности, грозящей кюветом или лобовым столкновением. Но уже здесь в мыслях маячил впереди, как зеркальный шар дискотеки, сверкающий город. И словно так и было задумано – заморочить, замучить темнотой, а потом ошеломить простором и светом. Так и вышло. Шоссе расширилось в несколько раз, откуда ни возьмись выросли циклопические светильники, превращающие ночь в день. Это были не просто подступы к городу, это был уже сам город.
Можно расслабиться и мчаться, не тормозя у выезда с правительственного аэродрома. Обогнать президента, завидуя высшей мощи. Вот и кольцевая граница города. Ревущая грузовиками удавка, которой все тяжелее сдерживать его бешеную энергию.
И, наконец, проспект, лучше которого нет во всем мире. Машина неслась внутри светлой и теплой декорации. За ее границами – фасадами домов – начинался темный холод. Там могли остановить и грубо попросить сигарету. Могли просто так ударить или даже убить. Поэтому так чудесно оставаться внутри волшебного луча и внутри машины.
Луч упирается в краснокирпичные башни центра власти. При виде остроконечных пиков и звезд старик чуть не прослезился. Собрался отсалютовать поворотом головы вправо державным воротам, как вдруг впереди возник гаишник и щеголевато, со сталинской непреклонностью перекрыл движение. О, кто промчался мимо за черными стеклами, кого оберегали гаишник и невидимые охранники? Как выглядит мир с той стороны? Этой высоты не достичь никогда, никогда!
Одна