партии (Lebow 1999), или для оспаривания переименований в постсоциалистической Румынии (Light and Young 2014).
Слова, движение и пространство
Слова также могут быть поняты через жесты, которые их сопровождают. Например, Алессандро Дуранти (Duranti 1992) рассматривает общее для самоанцев выражение нофо и лало (nofo i lalo – «садись!»), сравнивая его использование в деревне на Западном Самоа и в пригородном районе Южной Калифорнии. В калифорнийском контексте это выражение используется для того, чтобы указать на место, где могут сесть дети, и одновременно отсылает к тому, как сидят в западносамоанских домах, где нет мебели и стен. Специфические команды наподобие нофо и лало представляют собой особую разновидность интерактивной практики, в которой язык, жесты и взгляд передаются по голосовым, телесным и визуальным каналам, создавая культурное пространство. Это пространство становится частью системы значений, используемой родителями для восстановления связи детей с местами предков или участниками культурной группы, в результате чего в рассмотренном случае с самоанцами появляется социально упорядоченное физическое пространство.
Еще одним способом выяснения, кто вы и откуда, при помощи слов может быть контраст между сленгом и нормативными языковыми практиками. Например, в Рио-де-Жанейро сленговые выражения исторически маркируют физическое пространство фавел (трущоб) и отчуждение их жителей, тогда как люди из средних слоев заявляют о своей классовой принадлежности с помощью нормативного языка и защищенных от криминала городских районов (Roth-Gordon 2009, Caldeira 2000). Дженнифер Рот-Гордон (Roth-Gordon 2009) отмечает, что в бразильской атмосфере страха и отсутствия безопасности маргинализированные обитатели фавел заявляют о своем праве на город, используя специфические речевые репертуары. Темнокожая молодежь фавелы называет себя словом комьюнидаде («сообщество» – термин, не используемый жителями среднего класса) и подчеркивает общий статус и общие лишения, демонстрирующие социальную исключенность этой группы. Такие слова, как бум («бум»), придают их речи колорит, поскольку они «манипулируют языковыми регистрами, чтобы правильно „разыграть роль“ уязвимого гражданина-субъекта и занять или приписать себе маргинальное положение» (Roth-Gordon 2009). Регистр сленга также воссоздает общее безопасное пространство фавелы в ситуациях, которые в противном случае несли бы в себе опасность.
К примерам того, как язык задействуется в определении идентичности и пространственного положения, относится также описанное в работе Джейн Хилл (Hill 1995) использование мексиканского просторечия для обозначения идентичности сельских и коренных жителей и нормативного испанского языка для указания на принадлежность скорее к городскому сообществу. Аналогичным образом в Эквадоре нормативный язык кечуа ассоциируется с городом и элитой, а простонародный – с сельской идентичностью и аутентичностью (Wroblewski 2012). Таким образом, слова и речевой перформанс индексируют пространство множеством способов: связывая транснациональные пространства, создавая безопасные пространства и сообщества для маргинализированных горожан, проводя различия между жизнью в городе и сельской местности, задавая пространственное измерение классовой и расовой принадлежности.
Дискурс и пространство
Дискурсивный анализ и категории пространства и места
Термин «дискурс» указывает на 1) лингвистические подходы к пониманию группы высказываний или текстов и 2) подходы социальной теории, в которых язык или другие семиотические системы конструируют реальность, а также позиции знания и власти (Hastings 2000, Foucault 1977 / Фуко 1996, Modan 2007). Поэтому дискурсивный анализ полезен для изучения социальных взаимодействий лицом к лицу, а также политико-экономических проблем, в которых циркуляция языка и связанных с ним идей усиливает гегемонный контроль. В обоих указанных смыслах дискурс и дискурсивный анализ имеют ключевое значение для понимания взаимоотношений между языком и пространством.
Многие лингвистические антропологи80 связывают свой интерес к основанным на практике подходам с работами философов Джона Остина (Austin 1962 / Остин 1999) и Джона Сёрла (Searle 1969), которые разработали так называемую теорию речевых актов, рассматривающую языковые события в качестве действий в мире, имеющих реальные последствия (Modan 2007, Hastings 2000, Schiffrin 1996). Остин в книге «Как совершать действия при помощи слов» (Austin 1962 / Остин 1999) отмечает, что любое высказывание не только сообщает или описывает что-либо, но и создает некое положение вещей – в качестве примера можно привести ответы «Согласна» и «Согласен» на свадебной церемонии. Остин называет такие высказывания термином «перформативы» (Schiffrin 1996) – словами, которые могут заставить что-либо произойти, – это наделяет говорящего властью и переопределяет речь как материальную практику.
Габриелла Моуден (Modan 2007) и другие лингвисты, такие как Джеймс Джи (Gee 1990) и Фредерик Эриксон (Erickson 2004), используют неформальные описания различных способов применения и масштабов дискурсивного анализа. Они различают два дискурса: «Дискурс» с большой буквы для обозначения использования языка или письменного текста с целью репрезентации и конструирования мира, а также определенных идеологий (подход социальной теории) и «дискурс» с малой буквы для обозначения структуры и организации языка (лингвистический подход). Одним из важнейших преимуществ «малого» дискурса является то, что в нем делается акцент на лингвистической структуре, а не только на контексте: например, сказанное в активном и пассивном залоге демонстрирует способ натурализации субъективных точек зрения. Как отмечает Моуден,
«большие» дискурсы также соотносятся с «малыми» в том смысле, что общие способы высказывания той или иной социальной группы и мировоззрения, закодированные в этих способах высказывания и активизируемые ими, с течением времени формируются при помощи накопления актуальных «малых» дискурсов (Modan 2007: 277).
В исследовании, выполненном на материале кооперативного многоквартирного дома в районе Маунт-Плезант в Вашингтоне (округ Колумбия), Моуден предполагает, что его жильцы представляют собой «сообщество практики»81 (Lave and Wenger 1991) и участвуют в специфических «дискурсах места» (Modan 2007: 282)82. Эти дискурсы конструируют район как обладающее социальным разнообразием городское пространство и определяют его местоположение в рамках моральной географии. Дискурсы места используются для утверждения притязаний на пространство и права быть включенным в сообщество (Modan 2007).
Если в антропологии многочисленные теории дискурсивного анализа сыграли важную роль в рассмотрении связей фактических высказываний («малый» дискурс) с более масштабными социокультурными, политическими, экономическими и историческими силами («большой» дискурс), то в географии дискурсивный поворот проистекает в основном от двух направлений социальной теории дискурсивного анализа. Первая из них основана на марксистской критике политической экономии и идеологии, и особенно на анализе дискурса как инструмента гегемонии у Антонио Грамши и в более поздних работах о дискурсивных коалициях. Второе направление основано на утверждении Мишеля Фуко (Foucault 1977 / Фуко 2011) о том, что язык, знание и власть связаны посредством дискурса. Представители критической географии чаще всего используют второе направление, хотя на практике два подхода нередко комбинируются, как, например, в критическом дискурс-анализе, которому посвящена работа Нормана Фэйрклу (Fairclough 1995), и в моей работе о закрытых жилых комплексах (gated communities) (Low 2003).
Фундаментальный постулат социолингвистики заключается в том, что язык