к этнографическому изучению пространства и места на основе пересечения языка, дискурса и пространства. Каждая из этих методологий представляет собой один из многочисленных способов функционирования языка и дискурса в процессах конструирования, производства и преобразования пространства посредством повседневных коммуникаций, национальных и глобальных СМИ и информационных цепочек. Акцент будет сделан на социолингвистических определениях, теориях и этнографических примерах, поскольку они полезны для понимания интерфейса языка, социального взаимодействия и пространства. В рамках задач этой главы язык определяется как словарный запас (слова), формирующий дискурс, а дискурс – как систематическая организация языка в виде текста в реальном мире, как кодифицированный язык той или иной области исследования либо как взаимосвязь языка, структуры и агентности. Далее мы рассмотрим такие темы, как специфические отношения между языком, познанием и пространством; именование места; слова и пространство; дискурс и пространство; текстологические подходы к антропогенной среде. В заключительной части главы будет приведен сравнительный этнографический пример, в котором рассматривается, как язык переосмысляет социальный и пространственный контекст проживания в кооперативных домах в Вашингтоне (округ Колумбия) и Нью-Йорке.
Язык и пространственные подходы
Язык, познание и пространство
Когда речь заходит об отношениях между языком и пространством, чаще всего предполагается, что они опосредованы познанием (cognition), а именно «когнитивным стилем, с помощью которого представители разных культур обращаются с пространством» (Levinson 1996: 356; курсив в оригинале). Однако, как утверждает Стефан Левинсон, социальные науки пренебрегали эмпирическим изучением повседневных пространственных представлений из‐за своей этноцентрической позиции, в соответствии с которой западные представления о пространстве являются универсальными. Тем не менее результаты исследований, выполненных последователями Бенджамина Ли Уорфа74, показывают, что язык играет важную роль в формировании мышления, восприятия и действия (а также пространства) и что в пространственных представлениях и пространственной ориентации присутствует значительная культурная вариативность, которая коррелирует с имеющими культурную специфику когнитивными тенденциями (Levinson 1996). Пространственные описания любых типов – от относительного «лево» до абсолютного «севера», обозначения переднего и заднего, способы указания пути и пространственной ориентации – коррелируют с другими культурными сферами, включая символические ценности, эстетику, материальную культуру и кинесику75 (Levinson 1996).
Отношения между языком и мышлением являются одним из наиболее острых вопросов в изучении разума. Исследования в области когнитивных наук, добившиеся значительных успехов в демонстрации причинно-следственной связи между языковыми различиями и различиями в мышлении, предоставляют доказательства того, как человеческая речь может формировать мышление (Boroditsky 2010). Например, носители языков, где используются гендерно дифференцированные существительные наподобие женского рода слова la mer (море) во французском и мужского рода слова el mar (море) в испанском, придают соответствующим понятиям женские и мужские свойства.
Связь языка, познания и пространства, выраженная через пространственные описания, гендерно маркированные понятия и пространственную ориентацию, является фундаментальным способом осмысления отношений между языком и пространством. Однако акцент на языке как форме познания подразумевает, что пространственные отношения формируются исключительно осознанно и посредством мышления. Некоторые социолингвисты считают эту когнитивную модель слишком ограниченной и взамен ищут более ориентированную на практику референциальную стратегию, в которой говорящий является активным агентом, исполняющим языковое действие (performance)76 в социальном мире. Значительная часть современных исследований пространства и места опирается на эти модели «языка как практики» и «речи как действия».
Именование места
Одной из разновидностей лингвистической практики, используемой для изучения отношений между языком и пространством, является именование мест (топонимика или этногеография). Установлено, что названия мест имеют культурную значимость в самых разных масштабах и локациях, начиная с систем наименований у коренных американцев, которые делают акцент на местной флоре и фауне, географических особенностях и спиритуалистической значимости, и заканчивая переименованием городских улиц, районов, городов, регионов и целых стран в качестве реакции на политические изменения или социальные травмы. Системы наименований значительно различаются: для локаций малого масштаба часто характерна описательность, тогда как номинация крупных территорий наподобие переименования Бирмы в Мьянму77 во многих постколониальных и постсоциалистических контекстах зависит от исторического, политического и социального значения названия, а также от выбора языка.
Когнитивные антропологи разработали этносемантический анализ названий мест, пытаясь понять их когнитивные основания. Например, Юджин Ханн (Hunn 1996) обнаружил соответствие между плотностью топонимов и интенсивностью культурного фокуса78 в том или ином регионе. Он установил, что в сельском окружении индейского племени сахаптинов место характеризуется по наличию каких-либо растений или животных – их обилию, ценности, редкости (дикие животные) или мифологической значимости, – а не по эмпирическим ассоциациям. Другие названия мест у коренных американцев основаны на топографии: они описывают характеристики рельефа или гидрологические особенности, например, береговую линию, названиями, которые относятся к сенсорным свойствам (ревущий водопад) или движению (быстро бегущий поток). Ханн утверждает, что для сахаптинов, проживающих в северо-западной части Северной Америки, места, которые получают названия, являются
местами, где происходят события… Вместо того чтобы давать название каждой отдельной горе, они именовали места в горах, куда ходили откапывать коренья, собирать ягоды, охотиться на горных козлов или встречаться с духами (Hunn 1996: 18).
У кайова, еще одной живущей сельскими общинами группы коренных американцев, добавляет Уильям Медоуз (Meadows 2008), названия мест относятся к географическим формам и отражают локации важных исторических и культурных событий. В то же время в работах Кейта Бассо (Basso 1996) об апачах и Карен Блю (Blu 1996) об индейском племени лумби подчеркиваются моральные и связанные с сообществом аспекты идентичности в наименовании мест (они уже упоминались в главах 2 и 4). Эти содержащиеся в названиях мест указания на географию, жизненно важные активности, мораль и историю объединяются в утверждении Руперта Сташа (Stasch 2013), который изучал короваев из региона Папуа в Индонезии, о том, что сельская пространственная форма обладает «поэтической плотностью», включающей культурные и ландшафтные смыслы, а также социальные принципы, политику и структуру чувств.
Наименование мест – это ключевая культурная практика, которая располагает сознание людей в пространстве и времени, связывая его с местными знаниями и историями, и может использоваться как критически, так и дескриптивно (Hedquist et al. 2014)79. Пилар Рианьо-Алькала в исследовании насилия и памяти в колумбийском Медельине (Riaño-Alcalá 2002) обнаружила, что географические названия стали коллективным символическим текстом для социального комментирования и моральной ориентации. Она проследила, как во времена социальной стигматизации и отчуждения меняются названия баррио (городских кварталов), продемонстрировав, что географические названия могут использоваться как для противостояния негативным обозначениям мест, так и для их усиления. Так, топонимика использовалась для отслеживания трансформаций политической идеологии в Польше с 1949 по 1957 год, когда с помощью намеренного переименования городов и отдельных мест происходила легитимация идеологического контроля коммунистической