— Всё, батя, понял тебя, — на полном серьёзе говорю я. — Не кипятись, это ж вредно, нервные клетки вроде как не восстанавливаются.
— Ты чё, сука! Хохмить здесь собрался? А ну! Коновальчук! Коновальчук, твою мать, ко мне!
Подбегает офицер и, наклонившись, что-то тихонько говорит разъярённому начальнику. Тот внимательно слушает и, наконец, гневно отталкивает Коновальчука от себя!
— В общем, — зло резюмирует он, — я предупредил! Ещё раз тебя увижу, будешь остаток жизни кровью харкать! Чтобы ни тебя, ни твоих урок в городе не было! Я знаю каждый твой шаг. Каждый, сука! Всё теперь! Пшёл вон!
Прокричав это, он разворачивается и возвращается к машине. Садится и уезжает. Невероятно эффектно. Почти настолько же эффектно, насколько и тупо. Скорее всего, спектакль рассчитан вот на этих блатарей, что были с ним.
Должно быть, они кормят его с руки, а за это требуют какой-то отдачи. Только чем я-то им помешал? Наверное, дело в Угольке. В таком случае, надо признать, что ментовский перец действительно обладает какой-то информацией, поскольку сумел связать Вито со Мной и даже выяснить мою фамилию.
Всё это относительно нетрудно разузнать, если у тебя в руках мощные сыскные механизмы. Но, тем не менее, вопросики остаются.
Менты уезжают, поблёскивая синевой маячков.
— Эй ты, карапет, — проявляет активность урка с разбитым носом. — Иди сюда, нах… Цирк лилипутов, в натуре.
Даже в сумерках видно, как отливает кровь от лица Уголька. Рука тянется к нагрудному карману, где, как газыри, торчат несколько карандашей.
— А поди-ка ты сам сюда, пёс смердящий, помело-то у тебя поганое, сейчас мы тебе его подрежем, — прищуриваюсь я.
— Чё ты сказал, фраерок коцаный? — возмущается урка, хоть и понимает, что преимущество не на его стороне.
Он поворачивается к спортсменам и по-хозяйски бросает, показывая на меня рукой:
— Ну-ка, пацанчики, подтяните-ка мне этого пи**абола.
— Ты чё дядя, е**нулся? — крутит пальцем у виска вышибала. — Собачку что ли нашёл? Пошёл ты на х*й, долб**б приблатнённый.
Насколько мне известно, питерские спортсмены из тех, что «в деле», себя преступниками не считают и даже те из них, кому пришлось отсидеть, не вливаются в блатной мир, а возвращаются к дружкам и тренировкам.
— Ты чё сказал⁈ — взрывается урка.
Он понимает, конечно, что против спортсменов не попрёшь, и что против нас без спортсменов тоже не попрёшь, но слова прозвучавшие в его адрес требуют отмщения. Вышибала со своими товарищами спокойно поворачивается и идёт в сторону ресторана.
— Ты совсем рамсы попутал, пи*ор⁈ — повышает голос «потерпевший», решая покричать в широкую спину боксёра для сохранения лица. — Считай, ты покойник.
Неожиданно, боксёра эти слова задевают за живое, он останавливается и медленно оборачивается.
— Пи*ор? — удивлённо повторяет он. — Точно ведь у тебя помело поганое.
Он и сам не лучше, естественно, но несправедливость ярче всего чувствуется по отношению к своей собственной персоне. Поэтому, прочувствовав весь яд брошенного оскорбления, он рвёт с места и в два шага подлетев к обидчику, без предупреждения наносит жестокий нокаутирующий удар.
Говорливый урка падает, как подкошенный. Боксёр тут же переключается на его товарища, второго урку.
— Э, э… — пытается притормозить его тот. — Я вообще молчал, чё за дела?
— Чё за дела? — переспрашивает вышибала. — Пацаны, вы слыхали? Это чё за дела? Какие тебе дела? Не надо молчать было!
И второй кент тоже огребает по полной программе, отлетая как пушинка метра на три. Он падает на асфальт, а громила поворачивается ко мне.
— А вы лучше идите, — кивает он. — Обратно в ресторан я вас не пущу.
— Серьёзно? — пожимаю я плечами. — Ну давай останови нас, Илья Муромец.
Мне совсем уже и не хочется возвращаться, но после таких слов разве я могу сойти с выбранного пути? Нужно держать марку. Мои парни группируются. Товарищ этого громилы подходит и что-то тихонько ему говорит. Тот хмурится, недоверчиво смотрит на нас, потом на своего кореша.
— Точно? — переспрашивает он.
— Да, — пожимает плечами товарищ.
— Так бы и сказал сразу… Проходите, пацаны… Вопросов нет…
Во время обеденного перерыва я еду в главк к Кардовичу покупать индульгенцию для дона Вито. Он в силу своей горячности вступил в конфликт с парочкой оперов и это дело грозит вылиться в довольно серьёзный производственный конфликт. Мне пришлось пустить в ход всё моё красноречие, чтобы убедить его сделать весомое пожертвование в пользу представителей власти и пообещать продолжить жертвовать и впредь.
Мне предстоит нелицеприятный разговор с Василем Олеговичем, поскольку такие вопросы ему обсуждать несподручно. Как бы не его уровень, но поскольку ситуация зашла уже достаточно далеко, без команды сверху решить проблему уже не представляется возможным. Слишком глубокие обиды получила каждая из сторон, объявив свою неотвратимую победу делом чести.
Уверенности нет, но надеюсь мне удастся уговорить большое начальство в том, что хаотичный и взрывоопасный Уголёк, на самом деле, является предвестником и знаком наступающего большого ордунга, незыблемого и неминуемого порядка.
Я иду по коридору, по которому уже шёл однажды, и практически подхожу к двери начальника БХСС, как она открывается и из неё выходит мой давешний знакомец из ресторана «Адмиралтейский». Сегодня он в мундире с полковничьими звёздами.
Он выплывает в коридор довольный собой, с высоко задранным подбородком с выражением полного и абсолютного самоудовлетворения. Все мы черви, а он Зевс или, при наименьшем, д’Артаньян. Надо сказать, встречные и поперечные, все трое, раскланиваются и благоговейно приветствуют этого сиятельного мужа.
Я тоже приветствую, раз уж такое дело. Правда, в силу дурацкого своего характера, закалённого в боях за советскую власть и будущее благополучие нации, я не благоговею, а даже наоборот, насмешливо улыбаюсь и легкомысленно подмигиваю.
Что хочу сказать, думаю, это не только со мной происходит, и я уже много раз размышлял об этом… Э-э-э… Вот какое дело, в какой раз ловлю себя на мысли, что сознание, душа или разум, не знаю, что именно, я в этой духовной антропологии не так уж и силён, воспринимают себя, своё собственное «я» не как видавшего виды дядьку, но как юнца.
Я, будучи пятидесятилетним дубом и обретя известную дозу мудрости, продолжал ощущать себя молодым, если не сказать юным. И лишь безразличные взгляды встречных девиц возвращали меня к действительности.
Думаю такая фигня не только со мной происходит. Все мы молоды до самого конца, и лишь дряхлеющее тело и подступающая немощь заставляют нас приспосабливать мысль к осознанию неизбежного исхода, притворяясь мудрыми философами, прагматиками и просто серьёзными чуваками. А дай нам пороху в пороховницы и ягод, понятно куда, мы с радостью такого дурака сваляем, что мама не горюй.
Вот и сейчас я получаю кайф от своего практически детского дурачества и ярко чувствую радость, граничащую с восхищением от того, что, бляха-муха, я молод и у меня вся жизнь впереди.
Если верить и мечтать, если быть послушным,
То за лето можно стать шариком воздушным…
Моё почтение, ваше превосходительство. Приятно видеть, как его лицо меняется в мгновение ока. Из самодовольного и удовлетворённого оно превращается сначала в крайне удивлённое и немного обиженное, но тут же наливается красной краской гнева и воинственного огня.
Сознаю, важные и серьёзные цели, стоящие передо мной не допускают ребячества и даже малейшей несерьёзности. Но как же приятно просто побыть молодым пацаном. Все мы в душе дети, и надо хотя бы иногда вспоминать об этом. Или не надо. Не знаю.
Я прохожу мимо, прежде чем он успеет среагировать. Правда, в кабинет Кардовича я не вхожу, не желая подставлять его под гнев этого «хозяина города», указавшего вчера мне на выход. По просьбе каких-то блатарей, между прочим.