1925
МОЛОДОСТЬ
Рассвет блеснул, и день начавшийсяпрокукарекал во дворе,и где-то шумно отвориласьи шумно затворилась дверь;поспешно мухи зажужжали,едва проснулись на заре,
и все, что мне приснилось ночью,я вспомнить силился теперь.Потом пошел бродить по улицамсреди загадок и чудес;один шатался я и к вечерузабрел неведомо куда.Вслух на ходу читал я вывески,а в дождь, забравшись под навес,следил, как рельсами трамвайнымибежит проворная вода.
Я шел, не глядя на витрины,в шагах мне чудился мотив,слова сплетались в ритмы длинные,необычайны и легки,а мне вослед смеялись девушки,меня глазами проводив —смешила их моя рассеянность,моя походка и очки.И дома вечером казалось мне,что корка черствая вкуснаи что мягка подстилка жесткая,и я ложился не впотьмах —одна светилась лампа в комнатеи две — в двойном стекле окна,и, чтобы видеть сны отчетливей,я часто засыпал в очках.
1925
МОЛИТВА
Жил иль не жил я? Ужель и впредьдаже этому остаться в тайне?Господи, не погуби, не дай мнедо начала жизни умереть!
Уведи от сложного и простоприобщи к блаженной простоте,чтоб гроши последние и тес легким сердцем я бы нищим роздал.
Пусть я вновь обрел бы радость в том,что рассветный мир твой свеж и звонок,и счастливым стал бы, как ребенок,что снежинки с неба ловит ртом.
И еще молю тебя о чуде —научи меня словам простым,чтобы, ото всех неотличим,жил бы я, как все на свете люди.
1927
БАЛКОН
Он каменный, железный — всё, как в давнемстроении прадедовских времен,и лишь дверной проем заложен камнем —из дома нету двери на балкон.
Неведомо когда и кем построенный,ненужным стал, но в летний знойный часпичуги, залетев сюда спокойно,пьют дождик из его чугунных ваз.
Бродяги здесь под крышею квадратнойскрываются ночами от дождя,через года разлуки безотраднойнечаянно друг друга находя.
Любой из нас его не замечает,рассеянной заботой поглощен.Хозяева и не подозревают,что за стеной их дома есть балкон.
1928
ЗЕРКАЛО
Долгими годами ждешь ты чуда,а оно пред нами всякий час…Видишь — грузчик мимо насзеркало несет. Взгляни отсюда —город в зеркале как мир тысячелицый:улицы, ворот высоких своды,здания, заборы, пешеходыи внезапные автомобили,будто обезумевшие птицы…Площадь зыблется, и, сбившись тесно,крыши и балконынакренились и вот-вот исчезнутв блеске неба, в синеве бездонной…Не дивись, что, тяжестью измотан,сгорбясь, человек идет с трудом.Небывалый, дивный мир несет онна плече своем.
1937
СНЕГ
На кручи крыш в их тесноте железнойи на асфальт бульваров городскихсойдет ли хоть однажды снег небесный,подобно ангелу, безгрешно тихи лучезарен? Вряд ли!.. Дым тлетворныйнад городом царит весь год, весь век.Здесь и зима, наверно, будет черной,здесь неизвестны ангелы и снег.Он если и слетит с небес немых,то лишь на срок, отмеренный минутками:здесь полицейскими и проституткамирастоптанный, он сгибнет прокоптелымот дыма, что из труб валит с утра…
И лишь в садах он остается белым, —там, где играет детвора.
1929
ПОЛДЕНЬ
Я и комната в тени, а в рамемоего окна сияет лето.Воздух от жары дрожит, как пламя.Вижу чью-то стену в блеске света,вижу там, как женщина спокойно,напевая, мыть окошко стала,и напев был с нею схожим — стройныйи такой же сладостно-усталый.
День уснул глубоко. Не повеетветерок; от зноя нет покоя —сохнет рот, и кровь моя немеет,а окно под женскою рукоюискрится, дрожит сияньем полдня,комнату мою мгновенно полнявспышками лукавых беглых молний.
1929
ВЕЧЕР
Бреду один по улицам, где вечернад рдяно-красной черепицей кровельтакой же рдяно-красный догорает.И, глядя на закат, я вспоминаю:сейчас и над Неаполем он рдеет,и блещут окна верхних этажей,пылающие блики отражая,и Неаполитанского заливасветлеют волны, тронутые ветром,и зыблются, как на лугу трава,и возвращаются мычащим стадомв шумливый порт под вечер пароходы.На набережной пестрая толпаблагословеньем провожает этотминувший день, прожитый беззаботно,но в той толпе меня теперь уж нет.
Закат сейчас горит и над Парижем.Там запирают Люксембургский сад.Труба звучит настойчиво и страстно,и словно на ее призыв протяжныйнисходит сумрак в белые аллеи.Толпа детей за сторожем идети слушает в молчанье, в упоеньеповелевающую песню меди,и каждому хотелось бы поближек волшебному пробиться трубачу.Из тех резных ворот, открытых настежь,выходят люди весело и шумно,но в их толпе меня теперь уж нет.
Зачем не можем мы одновременнобыть там и здесь, всегда и всюду, гдеклокочет жизнь могуче и бескрайно?Мы непреодолимо умираем,вседневно умираем, исчезаяоттуда и отсюда — отовсюду,пока совсем не сгинем наконец.
1930
ПОЭТ
Падают минуты монотонно.Ты не спишь, и слух твой напряжен —слышишь старого комода стоныи бормочущий далекий сон.
Вдоль шоссе автомобиль пронесся,темноте ночной наперерез;фарами сверкая, в окна бросилтень дороги и пропал, исчез.
Этот быстрый свет привел в движеньекомнату твою и вместе с нейвсе, что дожидалось воплощенья,все, о чем молчал ты столько дней.
Миг единственный!.. В ночном бесшумьесвет зажжен, и ты всю ночь готовпожинать посев глухих раздумийи следить за прорастаньем слов.
И скитальцам, что в пути усталии домой бредут уже с трудом,засияет из далекой далисвет в окне твоем.
1934
ВСТРЕЧА НА СТАНЦИИ
Ал. Муратову
Сойдя на станции безвестной,другого поезда я ждал,и мрак ночной в глуши окрестнойко мне вплотную подступал.
Как тихо было! Ветер слабыйко мне из темноты донес,как там перекликались жабыи чуть поскрипывал насос.
Во мраке думалось о многом.Я не был с вечностью знаком, —она на пустыре убогомпредстала мне, объяв кругом,
явилась на глухом разъездеи в бездны дымной темнотышвыряла гроздьями созвездьясвоей могучей красоты.
Весь блеск ее рвался наружу,но кровью в миг кратчайший тотвпервые ощутил я стужумежзвездных мертвенных пустот
и прошептал я, задыхаясь:«О вечность, как ты мне чужда!Я в пустоте твоей измаюсь,я с ней не свыкнусь никогда.
В тебе, от века не согретой,я истоскуюсь о тепле;все, что мое, — лишь здесь, на этойна грешной маленькой земле.
Лишь здесь грустят, меня не видя.Из-за меня и в этот часлишь здесь не спят, под лампой сидя,пусть в окнах всех огонь погас.
Прости, созвездий край суровый,я их постигнул красоту,но огонек окна родногоя всем светилам предпочту».
1962