помню, каково это – быть вне общения.
Индивидуальное со всех сторон обросло
интердивидуальным. Социальный мир везде, он обескураживающе разный, бесконечно богатый и предельно доступный – только палец протяни к смартфону.
Мы стали нуждаться в психологах. Нет, не мы сами (хотя, наверное, мы тоже), а Sober One. Как бы мне ни нравилось ежедневное общение с сотнями невидимых собеседников, задающих одни и те же вопросы на одних и тех же отрезках пути поведенческих изменений, как бы я ни любил диалог как таковой, психологи были нужны. Мы дали объявление, к нам постучались специалисты. Одних мы не взяли сами, другие не осилили нагрузку или не смогли освоить специфику общения с аддиктами, но три специалиста – Кристина, Валентина и Александра – нам очень понравились. Они погрузились в пучину хаотичных разноуровневых задач, приняв на себя запутанную, непростую роль профессионала двух служб – психологической помощи и техподдержки. Не знаю как, но они справились.
О нас узнали мои коллеги из доказательно-медицинских кругов. Психиатры, наркологи, психотерапевты когнитивно-поведенческого толка все чаще приглашали меня выступать на своих онлайн- и офлайн-площадках. Это было интересное время. Время знакомств с великолепными профессионалами – настоящими бодхисатвами, посвятившими свою жизнь спасению других. Я убедился, что люди, чья душевная боль аккуратно каталогизирована и зашифрована в виде невразумительных, но солидно звучащих буквосочетаний, – люди с ПРЛ, БАР, ПТСР – на самом деле находятся в руках потрясающих специалистов с горящими сердцами. Я стал проводить онлайн-курсы по МИ. Вокруг Sober One собралась большая группа интересующихся аддиктивной проблематикой специалистов. Они помогали подписчикам Sober One лечить коморбидную патологию, а Sober One помогал пациентам моих коллег инициировать и поддерживать трезвость. Вроде бы все выигрывали: каждый получал то, что хотел. Но на самом деле мы проигрывали: у Sober One не было роста, новые подписчики не приходили, деньги заканчивались. Почему? Мы не знали. Мы опубликовали так много уникальных материалов о психическом здоровье, что, задумай мы это издать, получился бы увесистый многотомник. Я регулярно рассказывал о нашей программе на федеральных телеканалах. Мы говорили о себе на самых разных интернет-площадках. Проводили эфиры, вебинары, читали лекции, встречались с родственниками аддиктов. Нас рекомендовали известные и влиятельные люди, нас поддерживали, нам помогали. Но люди к нам не шли.
Кто-то приходил, конечно же: 5–6 человек в месяц, иногда больше. Когда о нас написало уважаемое издание, к нам пришли 35 человек. Но это было ничто. Для того чтобы платить команде зарплату, нам требовалось в несколько раз больше денег, чем приносили платные подписки. Почему к нам не приходили? Мы не знали. Точнее, у нас было два стандартных направления мысли: 1) наш продукт людям не подходит и 2) мы не так ищем свою целевую аудиторию.
Что говорили люди, сидящие внутри Sober One? Те, кто успешно бросил пить, стабилизировался в трезвости и спокойно живет свою жизнь. Они были нам благодарны. Раз в три месяца мы измеряли индекс лояльности, и он всегда был очень высокий: 75–80 %. Люди любили программу, любили свои терапевтические чаты, были признательны нам за то, что мы им помогли. Они рекомендовали Sober One своим пьющим знакомым. Но те, как правило, не приходили. Как там спрашивал Олег: «Хотят ли зависимые решать проблему употребления алкоголя?» За эти 3–4 года, как мы видели, утвердительно ответить на этот вопрос можно было в отношении очень небольшого количества выпивающих. Получается, мы переоценили их… их здравомыслие, что ли? Пьющие не так разумны, как мы думали? Или, может, они не верят в себя? Они смирились со своей проблемой? Я не знал. Мы не знали. Олег и Аня, два непобедимых самурая, продолжали тестировать разнообразные продуктовые и маркетинговые гипотезы – с уже заметным, правда, скепсисом.
Отсутствие успехов огорчало, но мы тем не менее встречались с потенциальными инвесторами из разных частей света. Программу перевели на английский язык, сделали софт-лонч в странах англосферы. Нам помогали специалисты из eHealth, наш продукт считали невероятно крутым, интересным и полезным. У нас не было роста, но с нами была Сила, поэтому нас ничто не останавливало.
17
Срыв
Зло накладывается на банальность и трансформирует ее.
ЖАН АМЕРИ
1
– Ты знаешь, я смотрю на людей, смотрю на них… Они такие, сука, уверенные, такие счастливые… Я смотрю и думаю: «Чему вы радуетесь? У вас все-все в порядке сегодня, все будет хорошо завтра, послезавтра, через месяц, через год, всю жизнь? Вы уверены? Тогда чему вы радуетесь?»
Мы сидели в кафе на минус первом этаже ТЦ «Европейский». Александр Шаляпин был бледен, небрит, напряжен. Кафе находилось между двумя эскалаторами. Мы смотрели на людей: одни поднимались на эскалаторе, другие спускались.
– Думаешь, у людей нет и не может быть причин для счастья?
– Ты намекаешь, что это у меня такое больное восприятие. Пусть будет так. Моя жизнь разрушила мою психику, я нездоров. Я постоянно тревожусь, мне, наверное, нужны таблетки – те, что вы, доктора, даете своим психам. Но это не отменяет того, что я говорю. А я говорю: с чего это вы такие счастливые? Ваше счастье висит непонятно на какой тоненькой паутине. Завтра ветер все это снесет. Посмотри на их лица: они делают вид, что все хорошо, что можно быть спокойным, что можно быть уверенным в завтрашнем дне. С чего бы?
Через несколько лет после этой беседы что-то случилось с Сашей.
Еще через год что-то случилось с человечеством.
Я пишу эту главу в смешанных чувствах. Полгода назад начался конфликт такого масштаба, какой мир не видел со времен Второй мировой войны. Разговоры о ядерной катастрофе отныне не кажутся назойливыми измышлениями параноиков. Для кого я пишу эту книгу? Наделенные разумом гоминиды при ясном уме и твердой памяти подвержены влиянию порождаемых этим самым разумом картинок. Подвержены в гораздо большей степени, чем хотели бы признать. Бегство от одних картинок и погоня за другими приводят мир к таким разрушениям, по сравнению с которыми последствия неверных решений пациентов наркодиспансеров кажутся безобидными глупостями. Прямо сейчас, пока я пытаюсь собраться с мыслями, идет онлайн-конференция о природе человека. Я слежу за ней одним глазом и одним ухом. Конференцию организовал Яков Кочетков – потрясающий психотерапевт с пламенным сердцем, я уже упоминал о нем в этой книге. Он поставил сложный вопрос: «Может ли психотерапия оставаться прежней в резко изменившемся мире?» Мыслящих, чувствующих и сочувствующих людей нашего времени – известных психологов, психиатров, социологов, биологов – Яков пригласил на двухдневное онлайн-обсуждение. Физиолог Вячеслав Дубынин рассказал, что позади нашей потрясающе сложной психики есть такой же потрясающе сложный мозг. Спасибо, люблю, когда про это не забывают. Была неплохая лекция про эпигенетику и весьма хорошая, пусть и лаконичная, про терапевтически резистентные депрессии. Прямо сейчас докладчица из ВШЭ знакомит нас с систематическими исследованиями человеческих ценностей. Она начала, конечно же, с Милтона Рокича. Через какое-то время прозвучат имена Дмитрия Леонтьева, Рональда Инглхарта и, возможно, Питера Сингера. (Сингер упомянут не был; зато я услышал новое для себя имя – Герт Хофстеде.) Я делаю пометку: «Изучить нейробиологию ценностей».
Через два часа начнется выступление приматолога Роберта Сапольски. Мы никогда не выйдем за пределы собственной биологии. Философия, наука, религия, искусство – все культурное великолепие человеческого существования произрастает на грубом биологическом поле. Меня очаровывают мастера извивающейся до небес абстрактной мысли, но пахнущим землей, травой и шерстью биологам я доверяю больше.
Так что случилось с человечеством? Казалось, все шло хорошо: мы вышли из воды на сушу, построили дом, полетели в космос… Ну, может, все происходило не до такой степени гладко. Случались трудности, случались. Но ведь в целом все шло хорошо! Да, я знаю про палеолит, который «был залит кровью по самый верхний»[77]. Знаю про залитый кровью Древний мир и про залитое кровью Средневековье. Про Новое время с новыми войнами, завершившееся беспрецедентной по масштабам мировой войной. Знаю про Новейшее время, начавшееся реанимацией