которые я видел и изучал. Моя собственная роль в чате будет достаточно простой: общение, поддержка. Если мы все сделаем правильно, чат должен функционировать независимо от того, буду я там или нет.
– То есть чат будет не аналогом больничной палаты, а…
– …аналогом кафе. Или, скорее, клуба. Местом, где люди, которые в теме, могут свободно поговорить друг с другом о наболевшем.
Итак, мы предположили, что психообразовательные материалы и общение в чате помогут людям оставаться трезвыми – несмотря на острую и подострую абстиненцию, несмотря на тягу, соблазны, стрессы и социальное давление пьющих родственников, друзей, сослуживцев. С чего мы это взяли? Ну, мне был известен один успешный пример – девушка из Томска. Вот с чего я взял.
2
Мы с Олегом решили написать пост в одном несуществующем коллективном блоге[67]. «Мы должны узнать их боль», – сказал Олег. (Сейчас-то я знаю, как называются эти разговоры: кастдев[68].) «Боль, – подумал я. – Ладно, поговорим. Узнаем боль пьющих».
Пост написали: хотим, уважаемые пьющие, создать современный цифровой продукт для того, чтобы вы могли исследовать свои алкогольные привычки, преодолеть амбивалентность, составить план действий, выбраться в трезвость, удержаться в ней и жить сообразно со своими ценностями. Пообещали, что при создании этого продукта будем опираться на доказательную медицину. «Только наука, только хардкор». И что при этом на первом месте будут само- и взаимопомощь.
И нам стали отвечать. Набралось 15 человек: мужчины и женщины от 25 до 45 лет, весьма начитанные, приветливые, открытые люди. Интересные и интересующиеся. Готовые рассказать и послушать. Готовые помочь и получить помощь. Кто-то не хотел бросить насовсем. Кто-то хотел, но не мог. Кто-то хотел и мог, но не верил, что после этого жизнь станет лучше. Один военный в запасе чрезвычайно тронул нас: «Я не знаю, стоит ли вообще стараться. Я просто буду выпивать как выпиваю. Меня хватит лет на пять, может, на десять. Дальше все. Сына, правда, жалко. У меня взрослый сын, единственный по-настоящему близкий мне человек». Военному тогда было сорок, и мы с Олегом, потрясенные, думали: «Как же так, как это "дальше все"»?
Потом, оставшись вдвоем, мы с Олегом стали изучать ответы этих ребят. Что нам показал кастдев? В чем их боль? Во-первых, в потере контроля над жизнью. Во-вторых, в ухудшении отношений с близкими. В-третьих, в безуспешности попыток контролировать алкоголь: почти все опрошенные пытались уменьшить количество выпиваемого или полностью бросить пить, но срывались.
– Ты напишешь сколько-то задач, – сказал Олег. – Десять или пятнадцать. Или больше. Всю суть программы нужно изложить в виде заданий.
– Понимаю. Причем задания должны отобразить стадийность поведенческих изменений.
– Да. Предразмышление, размышление, подготовку…
– Предразмышление можно опустить. Люди на стадии предразмышления не будут к нам приходить.
– Почему? – звучал несносный олеговопрос.
– Не будут.
Так и сделали: я набросал пару десятков заданий, мы их разбили на группы, Олег создал обучающий курс на одной онлайн-платформе.
– Обучающий курс – что-то вроде прототипа нашего будущего продукта, – объяснил Олег. – Это даже не MVP[69], а только RAT[70]. Мы предполагаем, что люди захотят что-то сделать со своими алкогольными привычками и для этого будут проходить наши задания. Первые пользователи (на стартаперском жаргоне их называют «ранними последователями») помогут нам увидеть и понять, что следует отсечь и выбросить, а что – оставить и развивать.
RAT, MVP, ранние последователи… Я тогда только-только знакомился с вокабуляром бизнес-стартапов, эти слова и аббревиатуры резали слух, меня все это коробило. Да, я стремительно прочитал несколько книг про бережливый стартап, agile-менеджмент[71], про разные сорта маркетинга. Все это мне было чуждо, само по себе бизнес-измерение нашего проекта – неприятно, но Олег объяснил, что, если проект будет коммерчески успешным, это позволит вывести его на глобальный рынок и помочь уже не тысячам, а десяткам миллионов людей. Он был прав. Мы решили, что, если проект окажется прибыльным, много лет подряд всю прибыль мы будем вкладывать в него же: пусть развивается. Для себя я принял решение в будущем основать фонд помощи детям аддиктов. Были также мысли: если все сложится успешно, создать эффективные цифровые решения для лиц с депрессией, для страдающих тревожными расстройствами, для жертв насилия. Мы были достаточно безумны, чтобы броситься в невероятно сложное начинание. И достаточно разумны, чтобы с самого начала ставить под сомнение любую нашу идею.
3
«Без поддержки я бы не справилась. Иногда одно лишь присутствие другого человека способно удержать на пороге непоправимых решений. Самое главное мое открытие в первый год трезвости: вокруг много людей, готовых помочь делом, словом, выслушать и встать на мою сторону. Да, сначала я боялась. Что не выслушают, не поймут, не примут, отвернутся. И меня поразило, скольким людям на самом деле на меня не плевать». Это написала девушка из Томска.
Чат мы создали в мессенджере Telegram. За предыдущие годы плотного общения с ребятами из «Привилегии» я убедился, что разговор – поддерживающий, сострадательный, искренний разговор – способствует позитивным поведенческим изменениям и помогает преодолеть самые трудные испытания, поэтому я не сильно волновался. Наши «ранние последователи» нашли между собой общий язык. Выходцы из одного и того же «лепрозория», они резво внедрили свой любимый субкультурный код и чувствовали себя как в своей любимой «больничке». У нас с Олегом это вызвало опасения: мы подумали, что выводы, которые мы сделаем на основании наблюдений за этой социальной группой, нельзя будет распространить на общую популяцию. При этом мы понимали, что, какую бы выборку, состоящую из пятнадцати человек, мы ни взяли, искажения неизбежны. Да и очень уж мы хотели начать. Пока ребята знакомились, я быстро написал тексты, а Олег оформил их как задания обучающего курса.
В какой-то момент мы, суеверно скрестив пальцы, пригласили в чат привилежских «старожилов». У привилежцев тогда были неплохие сроки трезвости: два – три года. Они твердо стояли на ногах, могли спокойно реагировать на провокации, непринужденно говорили о своем аддиктивном опыте и своей трезвости, не пытались при этом никого насильно спасать, не раздражали пресной пропагандой трезвости, были терпеливы, обходительны, мудры. И они начали общаться. Я готов наблюдать за этим годами – за тем, как трезвые люди с тяжелым аддиктивным бэкграундом общаются с теми, кто каждый день выпивает просто для того, чтобы хоть как-то функционировать. Вроде бы это был просто чат, просто буквы на экране смартфона, но за этими буквами угадывались чувства, мысли, сострадание, и мне казалось, будто я слышу этих людей, вижу пот у них на лбу, замечаю задержавшийся над клавиатурой палец. Это был шум, о котором писал Раймонд Карвер в рассказе «О чем мы говорим, когда говорим о любви»: «Я слышал человеческий шум, который мы издавали, хотя никто из нас не шевелился, даже когда в комнате стало темно».
«Как же это важно, – думал я, – как же важно разговаривать! Чувствовать и мыслить, превратить чувства и мысли в слова и сказать эти слова другому. Подумать, в свою очередь, над его словами, над тем, что там, за этими словами, какие мысли и чувства». Из темных уголков памяти, из тех мест, откуда смотрели на мою жизнь невидимые наставники моей молодости – Сартр, Ницше, Швейцер, – всплывала ветхозаветная борода и горящие глаза особенного человека – Мартина Бубера. Бубер жил в прямом диалоге с людьми, с миром, с Богом, дышал воздухом диалога, проповедовал диалог, настаивал на диалоге. Всю жизнь я разговариваю со старыми и пожилыми, со взрослыми людьми, с подростками, детьми, уличными кошками – это чистая правда, я действительно перемяукиваюсь с кошками о погоде, о делах, о жизни. Разве я мог пройти мимо Бубера, который пишет: «Прежде всего в глазах кошки, загоравшихся под моим взглядом, прочитывался вопрос: "Неужели правда, что ты имеешь в виду меня?.."»[72] Теперь представьте мою радость: первый же чат нашей программы оказался истинным «храмом Бубера». Диалог там изначально сложился искренний, прямой, плотный. Я будто видел эти призрачные нити, связывающие каждого с каждым. Кто-то с кем-то сблизился. Кто-то с кем-то конфликтовал. Звучали просьбы, советы,