Зависимые часто приписывают наркологу патерналистские полномочия: как только ты пришел и «сдался», человек с такой профессией будто бы принимает решения относительно твоей дальнейшей жизни. К счастью, это не так. Каждый сам решает, вставать ли с утра с постели, принимать ли лекарства, посещать ли психотерапевта, читать ли книгу, ходить ли в спортзал, питаться ли правильно.)
– Хочу 13 сентября.
– Хорошо, пусть так и будет.
До назначенной даты Олег ежедневно выпивал. Ближе к этому времени он уже не хотел и не мог пить, но пил, с тоскливым нетерпением ожидая прихода назначенного им самим дня. 13 сентября он начал свою трезвую одиссею. Накопившуюся за годы коллекцию дорогого алкоголя без сожаления вылил в раковину. «Сначала мелькнула мысль подарить кому-нибудь, но потом подумал: "Что они мне плохого сделали?"» – поделился со мной ходом своих размышлений Олег. Книги он читал, со мной встречался, на терапевтические группы приходил – сидел со своим фирменным отрешенным видом, на вопросы отвечал спокойно и точно. Типичных для раннего абстинентного периода страданий у себя не наблюдал. Не страдал от тяги – ее, кажется, и не было. Ребята нарекли Олега Киборгом. Но Киборг лишь ухмылялся. Киборг наслаждался трезвостью с первых же дней. Как-то на группе он сказал: «Я не рассматриваю употребление алкоголя как вариант. Потому что если мне это не понравится, то какой в этом смысл? А если понравится, то я знаю, к чему это приведет».
Однажды Олег спросил:
– Ты скольким пьющим в год можешь помочь бросить?
– Думаю, человек пятьдесят – сто осилю.
– То, что ты делаешь, выглядит как алгоритм. Думаю, я могу это диджитализировать – превратить в цифровой продукт, доступный для людей во всем мире. И тогда преодолеть аддикцию смогут сотни тысяч людей.
– Я об этом размышлял. И уже беседовал с одним программистом, который создал приложение для бросающих курить. Почему именно ты, а не кто-то другой?
– Это то, что может стать смыслом моей жизни.
– Что ж. Так тому и быть.
Олег тогда был трезв всего четыре месяца. Я знаю удручающую статистику: в первый год трезвости срываются 80–90 % абстинентов. Но со мной была презумпция доверия: я поверил Олегу, я поверил в Олега. Сейчас, когда я пишу эти строки, Олег трезв более пяти лет, без единого срыва. И у нас есть Sober One – цифровое воплощение «Привилегии».
16
Сохранение
Думаешь ли ты, что сумеешь это сделать, или думаешь, что не сумеешь, ты в любом случае прав.
ГЕНРИ ФОРД
1
Гипотезы – вот как они назывались. Гипотезы.
Мы с Олегом встречались в кафе на первом этаже бизнес-центра, ели пиццу, пили кофе и обсуждали первые гипотезы. Олег задавал вопросы, которые мне поначалу казались примитивными и нудными:
– Хотят ли зависимые решать проблему употребления алкоголя?
«Что? – думал я. – Хотят ли они решать? Эти люди постепенно теряют все: здоровье, отношения, работу, самоуважение. Хотят ли они, говоришь, решать проблему? А с кем я тогда работаю все эти годы?»
– Будут ли они что-то делать для решения своей проблемы?
«Ну а какие тут могут быть варианты?»
– Будут ли они уделять этому время каждый день? Сколько времени? Полчаса? Меньше? Пять минут? Десять? На сколько месяцев их хватит?
Будут ли они читать книги? Будут, скорее, читать книги или слушать аудиокниги? Будут ли они делать задания? Захотят ли коммуницировать с другими бросающими? Почему? Сколько процентов пьющих захотят делиться своими проблемами?
Будут ли они пользоваться сайтом или предпочтут приложение?
Будут ли рекомендовать сайт или приложение другим пьющим?
Почему они будут все это делать? Что для них в этом привлекательного? В чем ценность того, что мы предлагаем?
Я терпел докучливые олеговопросы в ожидании обсуждения чего-то по-настоящему интересного и дельного. Олег, терпеливый Киборг, с холодной невозмутимостью выведывал у меня то, что считал нужным для нашего проекта. Один и тот же вопрос он мог задавать много раз: подбирал другие слова, другую интонацию, выбирал другой вечер, но задавал тот же самый вопрос. Задавал до тех пор, пока не получал внятный, по его мнению, ответ. И когда ответ звучал, Олег в него… не верил. Он называл его гипотезой. Именно таким слабым и унизительным словом: «гипотеза».
– Итак, у нас есть гипотеза, что пьющие хотят бросить.
И до меня стало доходить. Стало доходить, что вопросы эти совсем не примитивные и отвечать на них не так уж легко. Хотят ли люди с алкогольной зависимостью бросить пить? Нет, не хотят. Возможно, они хотят выпивать умеренно, без тяжелых последствий. Хотят, чтобы не было похмелья и тяги. Возможно, они хотят немного радости или раскованности. Они прекрасно знают, что это суррогатная, индуцированная этанолом радость. Но она им нужна. Или, возможно, они хотят уверенности. Хотят избавиться от нечеловеческого стресса, или тревоги, или подавленности. Возможно, им одиноко. Может быть и так, что у части зависимых нет внятного ответа на вопрос «Чего ты хочешь?». Откуда мы взяли, что досконально знаем, чего хотим, а также почему мы, собственно, чего-то хотим? Я, например, почти уверен, что ответ на вопрос «Что тобой движет?» рождается в тот момент, когда мы над этим вопросом задумываемся. Будто сам вопрос порождает ответ. Наши ответы складываются в истории о нас самих, мы рассказываем их самим себе и другим, чтобы убаюкать, успокоить непрекращающееся волнение осознающей саму себя жизни. Истории могут быть счастливыми или несчастливыми – важно не это, а лишь то, что они делают осязаемым наше существование.
До меня стало доходить и другое: Олег, осознает он это или нет, ведет себя как добросовестный ученый. Он ставит в основу основ не знание и не веру, а неведение. Он не сходит с позиции вопрошающего. Любознательные змеи его интеллекта ползают вокруг обсуждаемых тем, но ни на чем не останавливаются: Олег ни во что не верит, он остается сомневающимся, ищущим. Со времен Секста Эмпирика[66] это было и есть лучшее, что может утверждать последовательно мыслящий человек по поводу познаваемого мира, – ничего. Все ставится под сомнение. Кажущаяся убедительной идея в лучшем случае тянет на статус гипотезы, которой надлежит пройти многократную проверку реальностью.
– Пьющие не хотят бросить, – ответил я. – Дело не в этом. Дело не в алкоголе. И дело не в отсутствии алкоголя. Пьянство, трезвость – и то и другое не так важно. Неважно, пьют эти люди или не пьют. За тем и за другим есть нечто более значимое. Жизнь. У зависимых будто нет какой-то очень важной связи с жизнью.
Олег задумался.
– Они бросят ради чего-то, что более ценно, чем то, что дает алкоголь?
– Или ради чего-то ценного, что они теряют из-за алкоголя.
– Хорошо. Это еще одна гипотеза, нам надо ее проверить.
Примерно так, сидя в кафе, размышляя над одними и теми же вопросами, мы набросали несколько гипотез. Мы предположили, что зависимые способны преодолеть амбивалентность и все-таки выбрать трезвость. Выбрать хотя бы из интереса. Просто посмотреть, каково это – быть трезвым полгода или год. Что они способны самостоятельно изучить наши психообразовательные материалы. Хорошо, не совсем самостоятельно – при нашем аккуратном сопровождении. Речь тут идет о направляемой самопомощи (guided self-help). Что в получении новых знаний и навыков им поможет общение в чате. Что они захотят пользоваться чатом: обмениваться фотографиями котиков, жаловаться на пробки, на жен и мужей, на постылую жизнь, на омертвевшую радость и бесконечно живую боль, а между котиками, жизнью и болью обсуждать наши материалы, алкоголь, трезвость. Мы предположили, что в одном чате могут общаться все еще пьющие и давно уже трезвые. Над этим я много думал и выдвинул гипотезу, что при ежедневном плотном общении трезвые не сорвутся, а пьющие бросят. Олег спросил, почему я так думаю. У меня не было внятных аргументов. Хотя нет, один аргумент был: в реабцентрах несколько трезвых реабилитантов способны вытащить в долгосрочную трезвость сотни трудных аддиктов, я это знаю.
– А в этом чате должны быть психологи, наркологи, психиатры?
– Нет. По сути, это будет онлайн-аналог тех терапевтических сообществ,