выпивал перед этим двадцать лет, не так ли? Бокал шампанского – это ошибка, игра с огнем, срыв. Но это маленькая ошибка, малый срыв.
Я слышу шум, «человеческий шум» тех читателей, у кого тяжелый алкогольный бэкграунд, в настоящее время трезвость и она еще не показала свои ценные стороны, а в голове нет-нет да и мелькают мысли о том, чтобы иногда немного выпивать. И тут аддиктолог в своей книге пишет: у людей иногда случается lapse, и это милое, приятно лопающееся слово означает не что иное, как бокал холодного шампанского. Но все не так просто. Алан Марлатт изучал не только малые и большие срывы, но и отрезок времени между ними. И вот что он обнаружил: почти всегда у лиц с алкогольной зависимостью, добившихся тех или иных сроков воздержания, после lapse срабатывает AVE[90] – так называемый эффект прерванного воздержания. После lapse мозг как бы записывает у себя там: «Ну, собственно, мы уже не воздерживаемся, не так ли» После этого погружение в relapse – неконтролируемую алкоголизацию или наркотизацию – вопрос времени.
Хочу рассказать о собственном опыте AVE. Нет, на самом деле не хочу, очень не хочу. Потому что этот опыт неприятно выпячивает нищету моего интеллекта и изворотливость моей аддикции. Но именно поэтому, именно потому что не хочу, расскажу. Однажды я бросил курить достаточно безболезненно и не курил два года. И не только не курил. Я тогда сильно изменился и недоумевал: как могло случиться, что я когда-то курил табак? Но однажды ко мне приехали друзья. Я помню, мы стояли на балконе, друг курил какие-то тонкие сигареты, я протянул руку за сигаретой, успев заметить, что сам этим очень удивлен. Протянул руку, взял сигарету, сделал пару затяжек и выбросил ее со словами: «Как я мог этому идиотизму посвятить столько лет своей жизни?!» Что ж, идиотизм ждал меня впереди. Я и не вспоминал об этой несчастной сигарете. Но через полгода взял да вспомнил. И что я сделал? Выкурил одну сигарету. Которая мне тоже не понравилась. Еще через два месяца я выкурил следующую. Что было дальше, вы догадываетесь.
4
Так что же это такое – срыв?
Вот одно из современных определений: «Срыв – это совокупность когнитивных, эмоциональных и поведенческих изменений, приводящих к повышению потребности в ПАВ, сужению сознания и фокусированию его на употреблении ПАВ, прогрессирующему ухудшению знаний и навыков предотвращения срыва, собственно употреблению ПАВ и, довольно часто, когнитивной и мотивационной перестройке с дальнейшим погружением в рецидив»[91]. Определение описывает понятие, но не раскрывает его смысла и, по сути, звучит как бессмертные слова Ерофеева «…и немедленно выпил», к которым просто добавили недостающую часть. Что ж, тогда кошка – это животное, которое начинается на кошк- и заканчивается на -а.
На вопрос, почему случаются срывы, каждый раз есть ответ. Всякий сорвавшийся может ответить, что он рассчитывал получить, когда шел на срыв. Для этого не нужно быть Теренсом Горски или Аланом Марлаттом. Мне отвечали так: «Я не пил месяц, но мне не давал покоя один вопрос: а ради чего? И не было у меня на него ответа, доктор. Вот я и…» Или: «Я не справился с тягой. Это выше моих сил». Или: «Я думал, что выпью и мне станет лучше. В тот момент я старался не думать о последствиях». Или: «У меня был такой стресс, что я думала об одном – найти и выпить». Или вот, весьма популярный и логически убогий ответ: «Подумал, что за столько месяцев трезвости уже научился контролировать употребление» (алогизм очевиден, если помнить, что человек все эти месяцы не употреблял, а не употреблял). Или: «Я выпил случайно, а потом подумал: "А и черт с ним[92], выпивать так выпивать!"» Или: «Я выпил, потому что на столе был алкоголь. Просто передо мной стоял бокал вина, и я выпил». Саша Шаляпин рассказывал о своем демоническом альтер-эго, которое каждый день будто говорило ему: «Ты сорвешься, дружок. У тебя нет шансов. Ты сорвешься». Он и срывался.
Почему случаются срывы? Да много их, причин и поводов. «А если совершенно нет никакого повода, то я его придумаю, – говорила одна пациентка, – поссорюсь с мужем и пойду напьюсь. Делала так десятки раз». Но есть и множество причин не выпивать. При алкогольной зависимости таких причин чаще всего намного больше. Всегда есть причины выпивать и причины не выпивать. Получается, срыв – это выбор. У тебя полно причин не выпивать, но тут ты обнаружил причину или повод выпить и выбрал именно это.
Есть и другие вопросы, например: «Кто чаще срывается?» Или: «Почему 70–80 % людей срываются в первый же год воздержания?» Или: «Почему многие зависимые не воздерживаются от аддиктивных веществ, а меняют одно вещество на другое?» Но меня больше всего интересует онтологический вопрос: «Что есть срыв? Что это? Как я могу мыслить срыв?» Размышляя рационально, то есть держа в фокусе внимания краткосрочные и долгосрочные последствия любого поведения и срыва как поведенческого акта, я прихожу к мысли, что срыв – это то, что античные философы называли акрасией. Акрасия (ἀκρασία) – поступок, который со всей очевидностью приведет к ухудшению положения дел, но субъект действия его все же совершает. Мы многое упустим, если будем изучать срыв как взвешенное решение рационального агента. Есть другое измерение, измерение переживаний – то эмоционально непростое состояние, в котором находится человек перед срывом, и это измерение имеет свои изгибы и искажения, свои гравитационные колодцы и черные дыры, и я далеко не сразу понял неевклидову геометрию этих переживаний. По правде говоря, я и сейчас не до конца ее понимаю, но хотя бы знаю о ней. Мне в этом помог Илья.
Илья пришел к нам в программу где-то через год после Олега. Он выпивал тихо, тоскливо, ежедневно. Наблюдал за ходом времени – гомогенного, неинтересного, условно категоризированного как скучные дни, надоедливые недели, постылые месяцы. Наблюдал и пил. Материалы наши он стал проходить вдумчиво. В терапевтическом чате задавал множество вопросов, был вежлив и внимателен. Подумал-подумал и бросил выпивать незадолго до Нового года – и в первые же месяцы, несмотря на тягу и прочий дискомфорт подострой абстиненции, ощутил легкость, воодушевление, восторг. «Я был как Илья Муромец, – говорил он. – Лежал себе всю жизнь и думал, что не владею руками и ногами. И тут пришли какие-то мужики, заставили встать, сходить за водой, попить этой воды. Я попил и обрел силу богатырскую». Илья, человек с невероятно мощным и въедливым интеллектом, освоил всю релевантную информацию о поведенческих изменениях и онлайн-сообществах и стал помогать нам точными, уместными, хорошо аргументированными советами.
Илья два года был кристально трезв, чуток к малейшим переменам у себя и у других, всегда заботлив и обходителен. И вот два года спустя, после какой-то личной ссоры, он взял и выпил бутылку виски. Реакция на информацию о срыве в Sober One формализована и выглядит так: мы выражаем сочувствие и пишем слова поддержки сорвавшемуся, он на несколько дней уходит в так называемый карантин, проводит функциональный анализ своего срыва и принимает решение – вернуться в трезвость или продолжать употребление. В обоих случаях чат готов принять его назад, принять сделанный им выбор и поддерживать его дальше. Карантин мы придумали после нескольких случаев не очень адекватного поведения сорвавшихся. Из чувства безопасности и заботы о тех, кто может сорваться следом, мы придумали вот эту временную изоляцию. Илья об этом знал, карантин не был для него чем-то неведомым. Поэтому было неожиданностью, что Илья начал жаловаться на карантин. Из того, что он говорил, получалось, что карантин – это нечто бесчеловечное. Я парировал, говорил, что он не первый и не последний, что люди благодарили за возможность оставаться наедине с алкоголем и с безжалостной отчетливостью наблюдать разницу между постоянной ежедневной поддержкой в чате и вот этим тухлым уединением в обнимку с бутылкой. Илья отвечал: я это знаю, я это понимаю, у меня в этом нет сомнений. Но также он говорил, что отсюда, изнутри срыва и карантина, он испытывает очень сильную боль. «Это боль, – говорил он. – Это невыносимая боль,