Ковыляя, проходит Сиако, неся тукана в клетке.
— …но я так считаю, пусть ржет Фишер, — бывалый повар прижимает ладонь к сердцу. — Все хорошо, что хорошо кончается, скажем так. Господин В. позволил мне вывезти весь груз за десять процентов: в прошлый год Сниткер хотел пятьдесят на пятьдесят за угол на «Октавии», еще тот хапуга. Зная теперь его судьбу, рад, что не ударили по рукам! Верная «Шенандоа»… — Грот мотает головой на Морские ворота… — уйдет с урожаем трех добрых лет, да — а. Директор В. даже дал мне двадцать процентов от продажи четырех гроссов статуэток Арита, да — а, за посреднические услуги.
Ведра золотаря покачиваются на шесте, испуская вонь.
— Интересно, как тщательно, — Грот раздумывает вслух, — их обыскивают?
— Четыре гросса статуэток, — Якоб цепляется за цифру. — Не два гросса?
— Сорок восемь дюжин, угу. На аукционе потянут на кругленькую сумму. А в чем вопрос?
— Да так. — «Ворстенбос врал, — понимает Якоб, — с самого начала». — Ну если я больше ничего не могу для вас сделать…
— Кстати, — говорит Грот, вытаскивая какой‑то кулек из кармана, — это я могу…
Якоб узнает свой табачный кисет, который Орито отдала Уильяму Питту.
— …кое‑что сделать для вас. Хорошая вещь… ваша, похоже?
— И вы предполагаете продать мне мой же табачный кисет?
— Просто возвращаю настоящему владельцу, господин де 3., какие деньги…
Якоб ждет, когда Грот назовет настоящую цену.
— …хотя, может, сейчас самое время, знач, чтобы напомнить, что умная головушка продала бы наши два последних ящика порошка Эномото раньше, чем позже. Китайские джонки вернутся назад, забитые ртутью, где б только они ее ни раздобыли, и, entre nous[59], Лейси и Ворстенбос пришлют тонну на следующий год, а когда рынок заполняется товаром, цена падает.
— Я не продам Эномото. Найдите другого покупателя. Любого другого.
— Клерк де Зут! — Петер Фишер марширует по Длинной улице от Задней аллеи. Лучится предвкушением возмездия. — Клерк де Зут. Что это?
— На голландском мы называем это «большой палец», — Якоб не может заставить себя добавить уважительное «господин заместитель».
— Да, я знаю, что «большой палец». Но что на моем большом пальце?
— Похоже… — Якоб чувствует, что Ари Грот исчез, — грязное пятно.
— Клерки и матросы обращаются ко мне, — Фишер возвышает голос, — «господин заместитель директора Фишер». Понятно?
«Два года такого, — вычисляет Якоб, — превратятся в пять лет, если он станет директором».
— Я очень хорошо понимаю, что вы говорите, господин заместитель директора Фишер.
На лице Фишера появляется триумфальная улыбка победителя.
— Пыль! Да. Пыль. Она на полках бухгалтерии. И я приказываю вам вычистить ее.
Якоб проглатывает слюну.
— Обычно, кто‑то из слуг…
— Да, но я приказываю вам, — Фишер тычет в ребра Якоба грязным пальцем, — протереть полки сейчас же, потому что вам не нравятся рабы, слуги и прочие неравенства в статусе.
Овца, вырвавшаяся на свободу, бежит по Длинной улице.
«Он хочет, чтобы я его ударил», — думает Якоб.
— Я протру их позже.
— Вы каждый раз должны обращаться ко мне, как к господину заместителю директора Фишеру.
«И впереди годы такого», — думает Якоб.
— Я протру их позже, господин заместитель директора Фишер.
Они стоят и смотрят друг на друга; овца блеет и ссыт.
— Протрите полки сейчас же, клерк де Зут. Если вы не…
Якоб задыхается от злости, которую не может сдержать: он просто уходит.
— Директор ван Клиф, — кричит ему в спину Фишер, — и я поговорим о вашей наглости!
Иво Ост курит трубку, стоя в дверном проеме.
— Это будет длинная дорога на самое дно…
— Это моя подпись, — не унимается Фишер, — утверждает ваше жалованье!
Якоб поднимается на Сторожевую башню, надеясь, что не встретит никого на наблюдательной площадке.
Злость и жалость к себе торчат в горле, словно рыбьи кости.
«Эта просьба, хотя бы, — он поднимается на пустую площадку, — услышана».
«Шенандоа» в полумиле, в нагасакской бухте. Буксиры следуют в кильватере, как нежеланные гусята. Сужающиеся берега бухты, дождевые облака, набухшие ветром паруса несут корабль, словно он пробка, вылетающая из бутылочного горла.
«Теперь я понимаю, — думает Якоб, — почему Сторожевая башня в полном моем распоряжении».
«Шенандоа» дает пушечный залп, салютуя башням в устье бухты.
«Какой заключенный захочет смотреть, как захлопывается дверь его темницы?»
Клубы дыма от орудийных выстрелов «Шенандоа» разносит ветром…
…сами выстрелы возвращаются эхом, словно упавшая на клавесин крышка.
Дальнозоркий клерк снимает очки, чтобы лучше видеть.
Бордовое пятно на кормовой надстройке, несомненно, капитан Лейси…
…значит, оливковое — неподкупный Унико Ворстенбос. Якоб представляет себе, как его бывший покровитель использует «Расследование злоупотреблений», чтобы шантажировать чиновников Компании. «Монетный двор Компании, — Ворстенбос может быть очень убедителен, — нуждается в директоре с моими опытом и благоразумием».
На суше жители Нагасаки сидят на крышах, наблюдая за отплытием голландского корабля и мечтая о тех местах, куда он направляется. Якоб думает о своих друзьях и знакомых в Батавии, о коллегах в различных конторах, с которыми он познакомился, работая портовым клерком, об одноклассниках из Мидделбурга и друзьях детства в Домбурге. «Пока они бродят по миру в поисках своего пути и добросердечных жен, я проведу мой двадцать шестой, двадцать седьмой, двадцать восьмой, двадцать девятый и тридцатый год — мои лучшие годы — заключенным в умирающей фактории в компании никчемных людей, выброшенных сюда морем».
Внизу, невидимое глазу, открылось окно в доме заместителя директора.
— Поосторожнее с обивкой, — командует Фишер, — ты, осел…
Якоб смотрит в кисет в поисках хоть завалявшегося листочка табака, но он пуст.
— …или я использую твою говяную коричневую кожу на заплатки: сечешь?
Якоб представляет себе картину возвращения в Домбург: в пасторском доме — лишь незнакомые люди.
На Флаговой площади священники проводят церемонию очищения места казни.
— Если не платить церкви, — Кобаяши предупредил ван Клифа вчера, когда будущее Якоба сверкало серебром, если не золотом, — души воров не найдут покоя и станут демонами, а тогда ни один японец не ступит на Дэдзиму.
Крючкоклювые чайки затеяли дуэль над рыбацкой лодкой, собирающей сети.
Проходит время, и, когда Якоб вновь смотрит на бухту, бушприт «Шенандоа» исчезает за горой…
За ним следует бак, потом — три мачты…
…и бутылочное горло бухты опять голубое и чистое, как на третий день Сотворения.
Звучный голос женщины выдергивает Якоба из полудремы. Она где‑то близко, и голос ее сердит или напуган, а может, в нем звучит и то и другое. Любопытствуя, он ищет взглядом источник шума. На Флаговой площади священники все еще отпевают убитых.
Сухопутные ворота открыты для водоноса с быком, покидающих Дэдзиму.
За воротами Орито Аибагава о чем‑то спорит с охранниками.
Смотровая площадка клонится набок: Якоб понимает, что лежит на полу, где она увидеть его не может.
Она размахивает деревянной дощечкой — пропуском и указывает на Короткую улицу.
Охранник подозрительно изучает ее пропуск; она оглядывается.
Быка с висящими по бокам пустыми бочками ведут по Голландскому мосту.
«Она была лихорадкой, — Якоб прячется под веками. — Лихорадка ушла».
Он открывает глаза. Капитан охраны проверяет ее пропуск.
«Может, она здесь, — спрашивает он себя, — чтобы укрыться от Эномото?»
Его предложение о женитьбе возвращается к нему, как восставший голем.
«Я очень хочу ее, да, — боится он, — лишь когда знаю, что никогда не смогу быть с ней».
Водонос похлопывает прутом по бокам быка.
«Она может прийти сюда, — Якоб пытается успокоить себя, — просто с тем, чтобы попасть в больницу».
Он замечает непорядок в ее облике: одна сандалия, обычно аккуратно причесанные волосы спутаны.
«А где другие ученики? Почему охрана не пускает ее?»
Капитан резким голосом задает Орито вопросы.
Орито отвечает нервно, ее отчаяние нарастает: это не обычный визит.
«Действуй! — командует Якоб себе. — Покажи охранникам, что ее ждут, приведи доктора Маринуса, приведи переводчика: ты еще можешь качнуть весы в свою сторону».
Три священника медленно кружат у окровавленного клочка земли.
«Нужен ей не ты, — шепчет Гордость. — Она пытается избежать отправки в монастырь».
На расстоянии тридцати футов капитан вертит в руках пропуск Орито, который определенно не производит на него впечатления.