Читать интересную книгу Тысяча осеней Якоба де Зута - Дэвид Митчелл

Пес чешет спину, снимая зуд блошиных укусов.

Отане вспоминает летний приезд госпожи Аибагавы, как самый странный из трех ее посещений Курозане. За две недели до этого, когда цвели азалии, продавец соли привез в гостиницу Харубаяши известие, что дочь доктора Аибагавы совершила «голландское чудо» и вдохнула жизнь в мертворожденного ребенка магистрата Широямы.

— И потому, когда она приехала, половина деревни пришла к дому Отане, надеясь увидеть новые голландские чудеса. «Медицина — это знания, — объяснила селянам госпожа Аибагава, — а не чудеса». Так она сказала людям, и они поблагодарили ее, но разошлись разочарованными. Когда мы остались наедине, молодая женщина призналась мне, что этот год у нее очень трудный. Отец болеет, и, избегая упоминания имени переводчика Огавы, она невольно призналась, что ее сердцу нанесена глубокая рана. Правда, к хорошим новостям следовало отнести разрешение на учебу у голландского доктора на Дэдзиме, дарованное благодарным магистратом. Ну я, наверное, выглядела встревоженной… — Отане гладит кота. — …всеми этими историями о чужеземцах. Но она меня убедила, что голландский доктор очень хороший учитель и даже знаком с настоятелем Эномото.

Шорох крыльев доносится из трубы над очагом. Сова охотится.

Потом, через шесть недель, пришла самая ужасная новость за последние годы жизни Отане.

Госпожа Аибагава собиралась стать монахиней в храме на горе Ширануи.

Отане попыталась встретиться с госпожой Аибагавой в гостинице Харубаяши в ночь перед тем, как ее увезли на гору, но ни знакомство с ней, ни тот факт, что она дважды в год приносила в храм лечебные травы, не убедили монаха нарушить запрет на разговоры. Она даже не смогла передать ей письмо. Ей сказали, что в ближайшие двадцать лет новой сестре — монахине нет и не будет никакого дела до мирской жизни. «И что за жизнь, — гадает Отане, — будет у нее в том месте?»

— Никто не знает, — бормочет она, отвечая самой себе, — и это проблема.

Она вспоминает то немногое, что знает о храме на горе Ширануи.

Это духовный дом владыки — настоятеля Эномото, даймё феода Киога.

Богиня храма покровительствует плодородию вод и рисовых полей Киоги.

Никто, кроме учителей и аколитов ордена, не может ни зайти туда, ни выйти.

Этих людей около шестидесяти, а сестер — монахинь — порядка дюжины. Сестры живут в своем Доме внутри храмовых стен под надзором настоятельницы. По словам слуги гостиницы Харубаяши, женщины с такими изъянами кожи и тела, в большинстве своем, закончили бы свои дни в борделях, развлекая клиентов, а настоятель Эномото славится тем, что дает этим несчастным шанс на лучшую жизнь…

— …но, конечно же, — волнуется Отане, — не для дочери самурая — доктора…

— С обожженным лицом выйти замуж сложнее, — бормочет она, — но не скажешь, что невозможно.

Фактов мало, а потому множатся слухи. Многие жители деревни слышали, что бывшие сестры Ширануи получали дома и пенсии в награду за служение богине, но ни одна вышедшая на пенсию монахиня не останавливалась в Курозане, и ни один селянин никогда не говорил с ними. Бунтаро, сын кузнеца, который служит в охране Ворот — на — полпути в ущелье Мекура, утверждает, что учитель Кинтен учит монахов искусству убивать, и по этой причине храм закрыт для всех. Игривая служанка в гостинице рассказывала об охотнике, который клялся, что видел крылатых женщин, одетых монахинями, летающих над Голым пиком, вершиной Ширануи. Тем же днем свекровь племянницы Отане в Курозане заметила, что семя монахов такое же живое, как и у обычных мужчин, и спросила, сколько бушелей травы ангелов заказывал храм. Отане отрицала — и говорила чистую правду, — что приносила траву для вызывания абортов учителю Сузаки, и тут же поняла, что свекровь именно это и интересовало.

Селяне обмениваются слухами, но отлично знают, что искать реальные ответы — себе дороже. Они гордятся соседством с таким закрытым монастырем, и им платят за поставку продовольствия. А задавать слишком много вопросов все равно, что кусать руку дающего.

«Монахи, скорее всего, монахи, — надеется Отане, — а сестры живут, как монахини…»

Она слышит умиротворяющую тишину падающего снега.

— Единственное, — говорит Отане своему коту, — что мы можем сделать для госпожи Аигабавы — попросить Богородицу защитить ее.

Размером с ящик, обшитая деревянными панелями ниша в стене из бамбука и глины похожа на обычные алтарные альковы селян. В ней хранятся посмертные таблички родителей Отане и треснутая ваза с несколькими зелеными веточками. Проверив дверную задвижку дважды, Отане вынимает вазу и сдвигает заднюю панель. В этом маленьком тайнике хранятся настоящие сокровища дома Отане и ее рода: с белой глазурью, с голубым орнаментом, с трещинками, запыленными от древности, статуэтка Марии — самы, матери Иису — сама и Владычицы Небесной, изготовленная давным-давно по подобию Каннон, богини милосердия. Она держит ребенка на руках. Дедушка дедушки Отане, как гласит история, получил ее от одного святого человека по имени Хавьер, приплывшего в Японию из Рая на волшебном летающем корабле, который тянули золотые лебеди.

Отане опускается на отзывающиеся болью колени с четками из желудей в руках.

— Святая Мария — сама, мать Адана и Ева, которые украли у Бога — доно священный плод хурмы, Мария сама, мать Паппы Марудзи, с его шестью сыновьями на шести каноэ, которые пережили великий потоп, очистивший все земли, Мария, мать Иису — сама, которого распяли на кресте за четыреста серебряных монет, Мария — сама, услышь мою…

«Треснул сучок… — Отане задерживает свое дыхание, — …под ногой человека?»

Большинство из десяти или двенадцати семейств в Курозане, обосновавшихся в деревне раньше других, были, как и семья Отане, тайными христианами, но соблюдать осторожность следовало всегда. Никто не пощадит ее седые волосы, если узнают о ее веровании; лишь отказ от своей веры и выдача всех ее последователей могут заменить смерть ссылкой, но тогда Сан — Петоро и Сан — Павро отвергнут ее у ворот рая, а когда морская вода станет маслом и мир загорится, она упадет в ад, называемый Бенбо.

Травница убеждена, что снаружи никого нет.

— Дева Мать, это Отане из Курозане. Снова эта старуха молит Богоматерь помочь госпоже Аибагаве в храме Ширануи и охранить ее от болезней, и прогнать злых духов и… и опасных мужчин. Пожалуйста, верните ей все, что у нее взяли.

«Не ходило даже слухов о том, — думает Отане, — что из монастыря когда‑либо отпускали молодую монахиню».

— Но если эта старуха просит слишком много у Марии — самы…

Боль в одеревеневших коленях Отане расползается к бедрам и лодыжкам.

— …пожалуйста, просто скажите госпоже Аибагаве, что ее подруга, Отане из Курозане, думает…

Что‑то стучит по входной двери. Отане ахает. Пес вскочил, рычит…

Отане опускает деревянную панель, когда в дверь стучат второй раз.

Пес лает. Она слышит мужской голос. Она приводит в порядок ящик. Она возвращает на место вазочку.

После третьего стука идет к двери и громко говорит:

— Здесь нечего украсть.

— Это, — отвечает слабый мужской голос, — дом травницы Отане?

— Могу я сначала спросить имя моего почтенного гостя в столь поздний час?

— Джирицу Акатокияму, — отвечает гость, — так меня звали…

Отане удивлена, услышав имя аколита учителя Сузаку.

«Может, Мария — сама, — задается она вопросом, — приложила к этому руку?»

— Мы видимся в Гостевом доме храма, — продолжает голос, — дважды в год.

Она открывает дверь занесенной снегом фигуре, завернутой в теплые одежды и с бамбуковой шляпой на голове. Он переступает порог, и снег влетает с ним.

— Садитесь к огню, аколит, — Отане захлопывает дверь. — Плохая ночь. — Она ведет его к деревянной табуретке.

С усилием он освобождается от шляпы, капюшона и горных сапог.

Он выдохся, лицо осунувшееся, глаза не от мира сего.

«Вопросы потом, — думает Отане. — Сначала он должен согреться».

Она наливает чаю и обжимает кружку его замерзшими пальцами.

Расстегивает застежки промокшего плаща монаха и укутывает его шерстяною шалью.

Мускулы его шеи трещат, когда он пьет чай.

«Возможно, он собирал растения, — размышляет Отане, — или медитировал в пещере».

Она ставит на огонь котелок с остатками супа. Они не говорят ни слова.

— Я сбежал с горы Ширануи, — внезапно возвещает Джирицу. — Нарушил клятву.

Отане потрясена, но сейчас он может умолкнуть от одного не вовремя сказанного слова.

— Моя рука, эта рука, моя кисточка: они узнали, раньше меня.

Она толчет корня ноги, ожидая слов хоть с каким-нибудь смыслом.

— Я принял путь… бессмертия, но настоящее имя ему — зло.