только, улыбаясь, смотрел, как с его женой танцуют по очереди Виктор, Эмиль, Рудольф, а иногда и лавочник Дронис.
Первой ушла домой Лизета, простившись только с сыном и невесткой, затем чета Дронисов. Остальные, даже Эльвира, остались ночевать в доме садовника. Чтобы освободить в небольшой комнате место для свадебного стола и елки, кровати вынесли во двор, но Густав взял у госпожи Винтер солому и загодя свез в дровяной сарай, так что теперь осталось только внести ее в комнату и застлать простынями и одеялами.
Эльвира задула лампу — было достаточно светло от смотревшей в окно луны — и первой стала раздеваться. Отогнав Рудольфа, который страшно хотел ей помочь, она сняла платье и устроилась на самой середине. По одну сторону легли молодые, по другую Эмиль и Виктор, скорее для того, чтобы защитить ее от пьяного Рудольфа. Рядом с Петерисом улегся Густав. Эрнестина осталась на кухне мыть посуду.
Уставшие гости вскоре один за другим захрапели, ко Алисе не спалось. Ей казалось, что не спит и Петерис. Они лежали под одним одеялом, но не соприкасались. Петериса, как и ее, близость эта, видно, смущала. Вдруг у Алисы возникло желание прильнуть к человеку, с которым ей предстояло прожить всю жизнь, к человеку, которого она любит и будет любить всю жизнь.
— Петерис.
В лицо Алисе ударил винный перегар, и тяжелая рука зашарила по ее телу…
Алиса изо всех сил оттолкнула руку Петериса. Он отодвинулся. Затаив дыхание, Алиса ждала, что будет дальше. Но Петерис молчал, и никто, наверно, ничего не заметил. Гости по-прежнему продолжали храпеть; спустя час захрапел и Петерис.
Застывшими глазами Алиса смотрела в окно, где за голыми ветвями, облитыми лунным светом, обещая чудо, трепетала яркая звезда.
Алиса беззвучно заплакала.
БОЛГАРИЯ
Петерис Виксна еще в отрочестве отличался необыкновенной силой. Когда он на ярмарке в цирковом балагане впервые увидел, как борются силачи, ему стало ясно, что со временем он тоже станет борцом, чтобы показывать людям свою силу. Пася хозяйских коров, он целыми днями поднимал тяжеленные камни, потом раздобыл брус, к концам которого приладил ящики с кирпичами, упражнялся и лежа, и сидя, опускал брус на живот и делал «мост». Но, главное, при любой возможности боролся. Клал на обе лопатки более рослых и тяжелых, чем сам, противников. Петерис стал ловким и выносливым. «Этот не из мяса и костей», — плевались побежденные и удивлялись зрители. Железный Петерис, Лурих (в то время был всемирно известный борец Лурих), Новый Диджус — такие прозвища давали Петерису.
Умением бороться Петерис был обязан старому чудаковатому Диджусу, который когда-то слыл первым силачом на всю их округу. Петерис, правда, не позволил бы переехать через него возу с зерном, лупить себя по животу слегой и не стал бы таскать на спине живого кабана или босиком бегать зимой десять верст; но он всегда прислушивался к наставлениям Диджуса, как закалять мышцы. Особенно горячо тот предостерегал: «Как огня опасайся женщин! Они отнимут у тебя силу, вытянут все электричество, иссушат кровь. Будешь с бабами путаться, никогда сильным не станешь». Диджус не курил, не пил и прожил всю жизнь холостяком.
Война расстроила планы юного Петериса. Хотя ему еще повезло: его зачислили в артиллерию. В штыковые атаки Петерис не ходил, под вражескими пулями не лежал. Его орудие находилось в укрытии, а сам он в основном заботился о лошадях. Фронт долго стоял на месте, жилось спокойно, праздно, и именно здесь Петерис по-настоящему набрался борцовского опыта. Его противниками были и закаленные сибиряки, и гибкие грузины, мериться силой приходили и солдаты соседних частей, но редко кому из соперников удавалось одолеть Петериса.
В семнадцатом году, когда фронт стал разваливаться, Петерис и еще двое латышей, Рийкурис и Степинь, уехали с фронтовым товарищем Птицыным в Сибирь и поселились в маленькой деревушке верстах в трехстах от Красноярска. К своим винтовкам они прихватили патроны — надеялись в тиши тайги, промышляя зверя, дождаться более спокойных времен и вернуться домой.
Но законы тайги были суровее, а жизнь там опаснее, чем представляли друзья. Все трое вернулись в Красноярск и поступили на судно матросами, а заодно и грузчиками, потому что на пристанях никакой механизации не было, и грузы с пароходов и барж на берег и обратно приходилось таскать на себе. Капитан заметил Рийкуриса и Петериса, выделявшихся среди остальных новичков своей порядочностью, доверял им штурвал, а в следующий сезон поручил присмотр за полусотней матросов. Среди их пестрой компании было немало пьяниц, бывших воров и каторжников, но Петерис и Рийкурис хорошо управлялись с ними, потому что люди такого сорта всего больше уважают физическую силу, а ее Петерису было не занимать, и смелость, которой отличался Рийкурис.
Революция дошла и до Енисея. На пароходе плавали и белые, и красные, стреляли из ружей и пушек. Рийкурис вступил в партию и предложил Петерису последовать его примеру. Но Петерис колебался, не решаясь сразу на столь важный шаг, — что-то его влекло, что-то останавливало. Петерис сочувствовал рабочему правительству: отец, мать, деды гнули спину на других, в деревне не было человека ниже батрака или поденщика. Он и сам ребенком начал добывать себе хлеб. Но Петерис еще сызмальства был приучен не доверять красивым словам, а верить тому, что у тебя в руках, а не у другого на устах. Он, правда, ходил на митинги, жадно слушал ораторов, суливших трудовому люду светлое будущее, но присматривался и к тем, кто за глаза тихонько посмеивался. На судне Петериса считали убежденным сторонником новой власти. Он сам своих взглядов не разглашал, был с товарищами сдержан, как это и следует, если ты над кем-то поставлен и за кого-то отвечаешь. Но какие тут еще могли быть сомнения, если их с Рийкурисом водой не разольешь, а Рийкурис коммунист.
Начали действовать беженские комитеты. Петерис и Степинь вернулись в Латвию, Рийкурис остался в Сибири. В резекненском карантине Петериса задержали и отправили в тюрьму: Степинь показал, что Петерис коммунист. Через несколько месяцев его выпустили, но лишили возможности получить землю.
А в то время в Латвии с землей было связано все: мечты,