не за что: скобы вырваны. Никакие проклятья не помогли. Пришлось сперва скинуть с телеги на сеновал сено, снять лежащую поперек кровать и другие вещи, чтобы добраться до мешка с топором, молотком, гвоздями.
Когда коровы были привязаны, Алиса спросила:
— Можно мне комнату прибрать?
— Прибирай! Кто тебе не дает?
— Ты теперь за матерью поедешь?
— Еще чего: лошадь гонять.
— Она будет ждать.
Петерис, ничего не ответив, махнул рукой и принялся распрягать лошадь. Алиса пошла в комнату. Когда она открыла незапертую дверь, ее обдало кислым запахом сыворотки, табака, пота и мокрой, грязной одежды, хотя жильцы отсюда съехали еще вчера. В комнате одно окно, посреди нее — плита с печью. Никаких полок, нет ни чулана, ни сеней. Зимой, конечно, от двери тянет холодом. Она обита, как и дверь хлева, но вряд ли это помогает. В стене торчат несколько гвоздей. Алиса повесила пальто, пошла к телеге за чемоданом и мешком с одеждой.
— Надо бы поесть, — сказал Петерис.
— Да, сейчас.
Алиса по привычке отозвалась, хотя не знала, за что браться раньше: принести топливо, сходить за водой или же подоить Зималю. Корова Блесе еще не отелилась.
— Куда бежишь?
— За дровами.
— Как эта… Так тебе и оставили дров!
Петерис взял топор, нарубил хворост, подобрал за домом обрубки; там обычно кололи дрова. Подоив корову, Алиса пошла по воду.
В «Апситес» колодца не было. За питьевой водой ходили к роднику, в овраг, для скотины носили с речки, до которой вдвое ближе. Но предыдущие жильцы убедились, что не помирают и от речной воды, тропинка к роднику протоптана плохо, в овраге она разветвлялась, так что Алиса несколько раз прошла мимо родника, испачкав в трясине ноги. До дома около трехсот шагов. Алиса не стала бы зачерпывать полные ведра, если б знала, как трудно будет подняться с ними в гору. К тому же она была беременна на третьем месяце, и мать перед отъездом наказала дочери ничего тяжелого не поднимать и не носить, но родниковую воду невозможно было отлить на землю. На полдороге Алиса опустила ведра и чуть передохнула.
— Чего тащишь, коли не можешь? — еще издали крикнул Петерис.
— Я могу.
— Чего можешь-то?
Петерису неохота было тратить лишние слова в ответ. Когда Алиса донесла ведра до двери, он сказал:
— С одним ходи! Зачем два таскать? Или по половине черпай!
Видно было, что Петерис искренне жалеет Алису.
— Вот принес, на одну-две топки хватит, — добавил он.
— Спасибо.
Алиса улыбнулась.
Топливо оказалось сырым, и Алиса немало намучилась, пока огонь в плите разгорелся по-настоящему. Перво-наперво она почистила плиту, затем поставила кипятить воду. Потом они с Петерисом внесли и поставили у окна простой стол. Его сколотил Густав. Он же раздобыл и починил два старых венских стула. Эрнестина дала свою кровать. Вот и вся мебель.
— Стряпню затеяла? Хлеба поедим.
— Я хотела кашу…
— Времени мало. Когда же я поеду?
— Поедешь все-таки за матерью?
— В другой раз канителиться?
— А говорил, что не поедешь.
— Говорил!
Алиса еще не научилась понимать мужа.
Когда Петерис уехал, она вдруг почувствовала себя свободнее. Пока в большом котле грелась вода, Алиса выставила зимнюю раму, помыла стекла, устроила в комнате сквозняк. Затем выскребла подоконник, дверь, полы. И только тогда сообразила, что нет сухой соломы для постельника. Недолго думая, она набила его только что привезенным сеном. Зашила, постелила простыни, одеяла, положила подушку. Повесила на гвозди полотенца, принесла и речной, и родниковой воды, сварила кашу, укрыла ее и стала ждать Петериса и свекровь.
Над речкой, за противоположный пригорок, катилось солнце. На фоне неба резко выделялась крыша хибарки соседей, из ее трубы с игривой легкостью вился дымок. Было ли это легким опьянением от весеннего вечера или же радостью, что у нее первое в жизни собственное жилье, только Алису охватила какая-то душевная приподнятость, она забыла об усталости, о мелких недоразумениях с Петерисом, больше не думала о его вспышках гнева и угрюмости.
Давно она не чувствовала себя так хорошо.
Алиса задремала за столом, положив голову на руки. Она проснулась, скорее почувствовав, нежели услышав движение во дворе. Быстро нашарила спички, зажгла лампу. В дверях стояла Лизета и щурилась, внезапно попав на свет.
— Ну, добрый вечер!.
Алиса поспешила поцеловать свекровь.
— Фонарь зажги! — крикнул со двора Петерис.
Он развязал веревки, освободив опрокинутый на возу шкаф, и, открыв створки, как из ящика, стал извлекать узлы с одеждой. Женщины относили их в комнату и складывали на кровать. У свекрови вещей было раза в три больше, чем у Алисы и Петериса. Затем внесли шкаф, прялку, мотовило, ведра, копченое мясо, знаменитый Лизетин мирт и много чего другого. Комната все уменьшалась. Напоследок втащили кровать.
Стоявшие по самой середине печь и плита делили комнату на части: на более светлую у окна, на две потемнее вдоль боковых стен и совсем темную — в запечье. Думая о ребенке, который должен был появиться, Алиса облюбовала место подальше от двери; Лизета, поняв, что Петерис хочет устроить ее поближе к двери, отпустила кровать, и та стукнулась об пол.
— Куда ты, сын, меня, старуху, положить хочешь? На самом сквозняке?
Свекровь в свои пятьдесят четыре года выглядела слишком здоровой и крепкой, чтобы считаться старухой. Алисе и в голову не могло прийти, что та будет недовольна отведенным ей местом. Между двумя кроватями находилась бы высокая печь, и молодая чета меньше мешала бы Лизете.
— Так Алиса решила.
Алиса замерла. Она не понимала, что именно происходит, — не то она обидела кого-то, не то ее обидели. Хотя ответ Петериса казался простым и понятным, он для Алисы был