не решалась.
Ни в понедельник, ни во вторник она к Эльвире не пошла. У нее начались сильные головные боли и жар. Температура, правда, была не очень высокой, и врача не позвали.
— Все из-за этой бури, — рассуждала Эрнестина.
Алиса пребывала в состоянии полуяви-полусна, глаза лихорадочно блестели. На третий день полегчало, и в пятницу вечером она отправилась к Эльвире.
Немного поговорив с подругой, Алиса сказала:
— Можешь передать Петерису, что я пойду за него.
Алиса решила пожертвовать жизнью ради человека, который ее любит.
Вначале Эрнестина к решению Алисы отнеслась спокойно: объяснила его болезнью, легкой возбудимостью. И потому сохраняла спокойствие, терпимость, надеясь, что решение это само по себе растает и исчезнет; сейчас переубеждать Алису бесполезно, только раздражать дочь и вызывать у нее слезы.
Но всю тяжесть происходящего Эрнестина почувствовала в воскресенье, когда пришел Петерис.
Эрнестина опять хлопотала у плиты. Новое тонкое летнее пальтишко смотрелось нелепо, казалось узковатым, к тому же бутылка оттопыривала внутренний карман.
— Не холодно? — спросила Алиса, принимая шляпу.
Трости на этот раз не было.
— Я не мерзляк.
Румяное лицо и плечистая фигура в самом деле говорили о завидном здоровье.
Освободившись от верхней одежды, Петерис подошел поздороваться с Эрнестиной.
— Ну так здравствуйте! — по-дружески сказал он и протянул широкую ладонь, отбросив сестрины наставления.
— У меня рука грязная, — замялась Эрнестина.
— Это ничего.
Петерис схватил ладонь Эрнестины и звонко чмокнул. Эрнестина растерялась, покраснела. Неловко почувствовал себя и Петерис. Но когда-то мать учила, что в знак глубокого почтения целуют руку, и недавно Лизета повторила, что, сватая дочь, полагается поцеловать руку матери. Густав как будущий тесть сразу тактично оставил Алису и Петериса одних. Поговорили немного о погоде, потом Петерис сказал, что он прямо от Эльвиры:
— Ну так вот… Эльвира уже говорила, что…
Петерис замолчал, Алиса тоже не могла проронить ни слова.
— Так вы согласны? — набрался наконец смелости Петерис.
— Да, — тихо ответила Алиса.
— Так вот мне… у них тоже спросить?
Алиса поняла, что «у них» — это у отца и матери.
— Наверно, надо.
Когда Эрнестина внесла в комнату супную миску, Петерис вышел на кухню, достал из пальто бутылку и, смущенно улыбаясь, поставил на середину стола.
— А вот моя доля!
Эрнестина подала рюмки, Густав откупорил бутылку.
— Я в Риге на пробочной фабрике работал, — сказал Густав, пытаясь сострить, но никто даже не улыбнулся.
— Ну вот… Я хотел бы просить руки вашей Алисы, — с трудом пересилил себя Петерис и тут же выпил свою рюмку до дна.
Эрнестина, пригубив, смотрела на скатерть, Алиса тоже, Густав краем ладони отирал бороду.
— Ну! — наконец Эрнестина одобрительно взглянула на Густава.
Но Густав молчал.
— Не будет ли для Алисы такая жизнь слишком трудной?
— Мамочка, об этом мы уже говорили! Не будет мне трудно!
Молчание Густава и Эрнестины было истолковано как знак согласия. После этого уже никто почти ничего не говорил; пообедали быстро, словно куда-то спешили, и Эрнестина сразу унесла посуду. В комнате остались только Петерис с Алисой, но у них разговор не ладился; посидев с полчаса, Петерис собрался уходить. Алиса пошла проводить его до крыльца. В полутемных сенях Петерис вдруг обнял невесту и поцеловал в щеку. Алиса растерялась, не нашлась что сказать, так и ушла молча.
В следующее воскресенье Петерис явился в старой солдатской шинели, более привычной, да и более теплой, чем новое летнее пальто. Снова целовал в сенях Алису, но, только жених ушел, она расплакалась.
— Успокойся, детка, мы ему откажем, и все опять будет хорошо.
— Не надо, ради бога! Я ведь обещала…
— Ты ведь мучаешься.
— Не мучаюсь я. Совсем не мучаюсь.
Вечера в доме садовника стали слишком длинными, и Алиса все чаще убегала к Эльвире. Если той надо было делать работу по дому, Алиса помогала. Госпожа Циммер, конечно, ничего не имела против того, что к служанке ходит подруга, которая моет посуду или убирает аптеку лучше и тщательней самой служанки.
Иногда Эльвира, будто чтобы подышать свежим воздухом, вечером провожала Алису домой. Однажды она спросила:
— А моряк этот пишет тебе?
Густав как раз вчера принес с почты письмо — судя по штемпелю, из Ливерпуля.
— Почему же ты ничего не сказала мне о письме? — насторожилась Эльвира.
— Не пришло в голову.
— А покажешь?
— Конечно.
Эльвира зашла с Алисой в комнату и прочитала письмо:
«Дорогая Алиса! Ваше письмо получил. Я счастлив…»
Следовало описание того, как судно покинуло Средиземное море, как боролось со штормом в Бискайском заливе. В конце сообщалось, что теперь «Иогита» направляется в Бразилию, и был указан адрес в Рио-де-Жанейро.
— Ты ему ответишь?
— Не знаю. Наверно, не стоит.
— Так оставлять нельзя! Человек будет надеяться, а ты тем временем станешь замужней женщиной. Приедет и еще скандал устроит.
— Что же мне написать…
— Я напишу за тебя! И карточка его тебе ни к чему!
Алиса отдала будущей родственнице фотографию Жаниса Квиеситиса.
Когда Петерис навестил невесту в третий раз, он был уже не в шляпе, а в меховой ушанке, которую носил на работе.
— Да чего там, на дороге, себя показывать-то! В шляпе голова мерзнет, — объяснил он, хотя его никто ни о чем не спрашивал.
Обед был готов, но Эрнестина не спешила подавать на стол; присутствие Алисиного жениха