неожиданным.
— Нет, я… Я так не хотела, — запиналась Алиса.
Лизета и Петерис молчали.
— Можем поменяться. Пойдем мы к двери.
Алиса смотрела на Петериса, надеясь на поддержку.
— А почем я знаю!
— Почему же обе кровати по одну сторону поставить нельзя?
Охрипший вдруг голос Лизеты прозвучал словно из подземелья, словно его кто-то придавил камнем.
Петерис махнул рукой.
— Ставь куда хочешь!
Кровати поставили спинками вплотную одну к другой. Лизета, раскладывая вещи, все время молчала. Наконец Алиса не выдержала, подошла и сказала:
— Я, мамаша, не подумала. Я не хотела вас обидеть. Простите, пожалуйста!
Лизета подняла выразительные, как и у Эльвиры, глаза и задрожавшим от обиды голосом сказала:
— Я не ожидала, дочка, что ты не будешь меня уважать.
— Да почему я вас не уважаю? Мамаша, милая!
Лизета еще раз мрачно посмотрела на Алису и отвернулась.
Сдерживая слезы, Алиса накрывала на стол.
— Идите, пожалуйста, ужинать.
Лизета притворилась, что не слышит.
— Мамаша, идите, пожалуйста, ужинать!
Лизета даже не шелохнулась.
— Ешь, чего смотришь! — крикнул Петерис Алисе.
— А мать?
— Не садится, значит, не хочет… Есть будешь? — погромче спросил Петерис мать.
Лизета и ему не ответила.
Алиса еще не успела помыть посуду, когда Петерис, раздевшись, опустился на шуршащий, недавно набитый тюфяк и тут же порывисто сел, словно укололся.
— Ты что, совсем?.. — закричал он.
— А что? — всполошилась Алиса. Она решила, что забыла в постели ножницы или иголку.
— Что, что!
— Не понимаю, Петерис.
Алиса была в отчаянии.
— Кто велел тебе постельник сеном набивать? Что, дурная? Совсем без головы!
— Солома-то сырая, — испуганно пробормотала Алиса.
— Сырая! Могла бы растопить плиту и высушить. Думаешь, я так богат, что могу спать на сене. А кто его потом мятое жрать станет?
— Что же теперь делать?
— Что делать?
Петерис в одной рубашке сидел на кровати и смотрел на Алису как на злейшего врага. Сама не понимая, что делает, Алиса вышла во двор. Упала на валун, неизвестно зачем торчащий посреди двора, и разрыдалась. Спустя некоторое время, накинув на плечи пальто, вышел Петерис. Остановился в отдалении.
— Ну, будет тебе! Как эта…
— Дурная? — воскликнула Алиса.
— Не сиди тут! Застудишься.
Алиса пошла в дом, расстелила на полу пальто и легла.
— Малый ребенок, да и только! — сердился Петерис.
— Не знала я, что скотина такое сено есть не станет.
— Не станет лошадь, корова съест. Ну ладно, хватит…
В дрогнувшем голосе Петериса засквозили сочувствие и забота.
Лизета не разговаривала с Алисой три дня. Один день она пролежала, на другой прошлась по двору и поглядела на соседние лачуги, на третий села прясть лен. Два дня ела хлеб и мясо из своего шкафа, на третий подошла к столу, взяла в мисочке еду, села к себе на кровать и поела. А на четвертый свекровь уже рано утром стояла в двери хлева и улыбалась как ни в чем не бывало. Все эти три дня Алиса совсем извелась, настроение у нее без конца менялось, порою она испытывала обиду, считая себя правой, потом ее охватывало нестерпимое сознание вины и стыда. Казалось, с ней перестанет разговаривать не только свекровь, но постепенно отвернутся и все остальные. Алиса чувствовала себя страшно одинокой, но твердо решила никому не жаловаться — ни Петерису, ни родителям, которые собирались прийти в воскресенье, если только будет хорошая погода.
И вот настало воскресное утро, прохладное, но солнечное.
— Ты, дочка, вымя перед дойкой массируешь? — ласково спросила свекровь.
— Да, — едва выдохнула от неожиданности Алиса. К горлу подступил комок. Но она так сжала зубы, что они заскрипели, и глаза остались сухими.
— А соски вытираешь?
— Да.
— Сухим или мокрым?
— Смачиваю и отнимаю.
Алиса показала на тряпку, висевшую на сломанной загородке для свиней.
— Ты как, тянешь или сжимаешь, когда доишь?
— Не знаю.
Лизета подошла поближе, наклонилась и долго внимательно смотрела, как Алиса доит.
— А я привыкла сжимать, — сказала она наконец.
Лизета с минуту постояла возле коровы, поговорила с ней, погладила, затем продолжала:
— А как подоишь, смотришь, не осталось ли что на сосках?
— Да, и вытираю.
Свекровь благосклонно и добродушно делилась жизненной мудростью, пока Алиса цедила молоко, ставила его на бочонок студить, мыла цедилку, подойник и — потом — пока невестка готовила завтрак.
— Зачем напрасно жир переводить, когда мясо жаришь?
— Так пригорит же.
— Почему пригорит! Ножом прижимать надо! И не ставь на такой жаркий огонь!
— Как хворост загорится, сразу сильный огонь.
— А ты обожди, пока ослабнет.
Эрнестина дала Алисе с собой дюжину яиц. Алиса решила к воскресному завтраку приготовить яичницу из расчета по яйцу на каждого.
— Чего это ты такое барское лакомство затеяла! Яйца! Их на рынок везти можно… Мне не жарь!
Два яйца, журча, растеклись по раскаленной сковородке.
— Ну, коли тебе, дочка, не жаль, жарь и на мою долю.
Алиса разбила о край сковородки третье яйцо.
— Сегодня гости будут? — осведомилась Лизета.
— Да собирались.
Алиса удивилась, откуда это Лизете известно. Должно быть, Петерис передал.
— Так уж ты как следует жалуйся на свою свекровь-то!
— За что?