страдания моей хозяйки, я попросила старшего дворецкого отвезти меня в больницу на «Даймлере» мистера Бартона. К тому моменту когда мы вернулись вместе с врачом, сестер нигде не было, а миссис Бартон умоляла акушерку принести ей один из пистолетов мужа, чтобы она могла застрелиться. Врач вскоре заключил, что у нее были обструктивные роды. Бедра у миссис Бартон слишком узкие, а таз – слишком маленький, и ребенок никак не выходил. Она была в бреду от боли и перенапряжения, тщетно пытаясь вытолкнуть малыша. За несколько минут врач усыпил мою хозяйку хлороформом, взял щипцы, зажал ими головку, и, поставив ногу на кровать для опоры, вырвал из нее ребенка. Боюсь, снова ходить миссис Бартон сможет только через месяц, и она вынуждена сидеть на резиновом круге, так как ей наложили очень много швов. А из-за того, что врач вытаскивал ее щипцами, у девочки довольно вытянутая головка. Сесилия проснулась лишь через несколько часов и, обнаружив, что у нее родилась девочка, больше ни на секунду не выпускала ее из виду. Мистера Бартона все еще нет.
Миссис Бартон также испытывала огромные трудности с кормлением. Медсестра, которая ухаживала за моей хозяйкой сразу после родов, была очень строга. «Ребенок, родившийся утром, – сказала она Сесилии, лежавшей на кровати едва в сознании, – имеет право на два кормления в первый день своего появления на свет». Однако ее прекрасная малышка появилась на свет днем, и поэтому до утра ее стоило кормить только один раз. Младенцы, как я понимаю, едят не более пяти раз в сутки с интервалом в четыре часа, и так до наступления ночи. Последнее кормление должно быть в девять часов вечера, чтобы мать могла лечь спать к десяти.
Но почти сразу меня начало беспокоить то, как плохо малышка питалась. Обычно она, мирная душенька, довольно много спит, но, когда ей предлагают грудь, она принимается безжалостно вопить. Если она и прикладывается к груди, то на очень короткое время, и тут же засыпает снова, когда ее желудок еще пуст.
Когда медсестра взвесила ее вчера, то сказала, что она не набирает вес. Тогда я спросила, можно ли ей дать смесь. Зная, что здоровье Сесилии сейчас находится в плачевном состоянии, я вот уже несколько месяцев покупала про запас молочную смесь. Конечно же, медсестра была этим не сильно довольна, однако Сесилия сейчас чрезвычайно слаба, и мы не можем позволить себе грудное кормление. Поэтому я стала давать малышке бутылочку утром и ночью, чтобы немного унять ее голод. Она с удовольствием ест. Я покачиваю ее на руках, сидя напротив окна, ее крохотная ручка лежит на моей, но она не любит, когда я принимаюсь говорить с ней. Ей нравится тишина, когда мы одни – только она да я.
Гарриет пришла в себя, когда в дверь снова настойчиво и громко постучали.
– Извините, что снова беспокою вас, миссис Уотерхаус. Я принесла молоко. Луиза только что заходила ко мне на кухню. Госпожа очень расстроена, а ее дочь безутешна. Она просит, чтобы вы поскорее пришли.
– Уже иду, Вайолет, – ответила Гарриет, захлопывая дневник и пряча его под матрас. Она взглянула в маленькое зеркальце на туалетном столике и, увидев свои заплаканные глаза, быстро смочила их холодной водой, а затем, повернув ключ в замке, открыла дверь и столкнулась с бледной, словно полотно, служанкой. – Спасибо, Вайолет. Я сейчас же пойду к ним.
В длинном коридоре стояла гнетущая атмосфера. Мимо нее проносились слуги, каждый из которых знал о сцене с Джейкобом и старался не смотреть в ее опухшие от слез глаза. По мере того как она приближалась к спальне Сесилии, плач малышки становился все сильнее и яростней. Гарриет глубоко вздохнула, постучала и открыла дверь.
Сесилия стояла у открытого окна, держа девочку на руках. В другом конце комнаты стояла одна из молодых служанок, напуганная почти до потери сознания. Сесилия была одета только в длинную ночную рубашку, ее несобранные волнистые волосы падали ей на глаза, а высокие скулы и выступающие ключицы казались только острее от того, насколько истощенным было ее тело.
– Гарриет! Где ты была?! Я так беспокоилась за тебя и Джейкоба. Что случилось? Почему они его увели? – Зеленые глаза Сесилии были опухшими от слез, и она смотрела на Гарриет так, как смотрит выбежавший на дорогу олень за миг до того, как несущаяся на него машина собьет его насмерть.
– Прошу прощения за задержку, Сесилия. Хотите, я возьму девочку и покормлю ее? – Гарриет подошла к Сесилии, которая крепко держала дочку на руках, но Сесилия только прижала ее еще сильнее к груди и попятилась назад, к открытой двери на балкон, из которой дул ледяной январский ветер.
– Но я видела скорую, Гарриет, что произошло? – не унималась она. – Что Джейкоб сказал тебе, когда проходил мимо? Я видела, он что-то тебе сказал. Что это было?
Гарриет взглянула на молодую служанку, забившуюся в угол.
– Ты можешь идти, Луиза. Но не говори об этом никому, иначе тебе придется отвечать передо мной, – тихо сказала она.
– Хорошо, миссис Уотерхаус, – кивнула девушка и метнулась из комнаты, словно загнанная лиса.
Гарриет повернулась к Сесилии, которая теперь стояла еще ближе к балкону.
– Сегодня утром Джейкоба увезли на скорой. Все это время, с тех самых пор как он вернулся домой из Нормандии, он ужасно страдал. Сейчас ему там будет намного лучше. Мне жаль, что мы причинили вам столько хлопот.
Но Сесилия по-прежнему стояла у открытого балкона, вцепившись в свою малютку, и недоверчиво качала головой:
– Он все тебе рассказал, да? Вот почему ты не можешь посмотреть мне в глаза, Гарриет?
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – хотела ответить Гарриет, как вдруг все стало проясняться. Кожа на руках покрылась мурашками, хотя она стояла у камина, и внезапно ей стало невыносимо жарко, хотя балкон по-прежнему был открыт. Все догадки и подозрения, накопившиеся за последние несколько недель, выстроились в стройную цепочку, пока Гарриет молча смотрела на Сесилию, с трудом сохраняя самообладание. Все это время правда была на поверхности, прямо у нее на виду: близость Джейкоба и Сесилии, его злость, когда Гарриет навещала его, долгая череда неудач Сесилии в попытке завести ребенка и ее внезапная беременность, их с Джейкобом неожиданная размолвка. Спустя четыре дня после рождения малышки Джейкоб потерял над собой контроль. «Прости меня, Гарриет, за то, что я совершил…» Это были первые добрые слова, которые она услышала от него за весь год.
Гарриет постаралась забыть о Сесилии, которая уже стояла на балконе, и сосредоточилась на малышке, плачущей от