кто-то вообще мог бояться школы? Разве могло что-то быть страшнее дома?
– А почему ты захотела пойти в медицину? Поэтому это было так для тебя важно?
– Ну, всем, кто задавал мне этот вопрос, будь то на собеседовании в университете или в любой из больниц, где мне приходилось работать, я отвечала, что так я смогу проявить все свои сильные качества – и, конечно же, добавляла, что хочу помогать людям.
– И это был честный ответ?
Ребекка закрыла глаза, прежде чем ответить.
– Нет. На самом деле я ушла в медицину, потому что по ночам я лежу в постели без сна и все еще слышу крики своей матери и вижу ее взгляд. Когда я спустилась, она все еще была жива, но быстро истекала кровью, и я никак не могла ей помочь. Он бил ее, пока не сломал ей челюсть, он бил ногами по ее прекрасному лицу, пока у нее не стали выпадать зубы. Когда я подошла к ней, она едва дышала. Я смотрела, как из ее ушей, из глаз, изо рта сочилась кровь, пачкая наш ковер. Кровь шла из ее ран, пульсируя, словно вместе с ней тело моей мамы покидало ее разбитое сердце. В ее взгляде читалось смирение умирающего зверя. Она не плакала от боли. Наверное, хотела быть храброй ради меня. И все же мы обе понимали, что ее несчастливая жизнь подходила к концу. Было уже слишком поздно, но именно тогда я решила, что могла бы спасти ее, если бы только знала, что делать.
– Почему он так с ней поступил? – наконец проговорила Джесси.
– Служба в армии во время Второй мировой войны глубоко травмировала его. И мне кажется, что он ревновал мою мать к Теду Робертсу, отцу Харви, потому что они сблизились за то время, которое он провел в психиатрической лечебнице. – Ребекка на секунду задумалась, прежде чем продолжить. – Я никогда об этом не говорила, но, когда моя мать умирала, в руках у нее кое-что было.
Ребекка внимательно посмотрела на Джесси, а затем встала и пошла в другой конец комнаты. Открыв один из ящиков шкафа, она достала маленькую шкатулку и вернулась к дочери с небольшим золотым медальоном.
Джесси взглянула на него.
– Красивый. Как ты думаешь, кто ей его подарил?
Ребекка положила ей его в ладонь.
– Думаю, ей его подарил Тед Робертс, а потом его нашел мой отец и впал в ярость. Надеюсь, он знал. Надеюсь, этот медальон мучил моего отца в последние его минуты. Порой я думаю о дневнике моей матери, – добавила она. – Все бы отдала, чтобы прочесть его.
– А почему ты так уверена, что это невозможно?
Ребекка нахмурилась.
– Понятия не имею, где он сейчас. Когда отец напивался, мать уходила в бомбоубежище, наверное, она хранила его там, но с той самой ночи я больше никогда не возвращалась в «Сивью». Вряд ли он до сих пор там.
– Ты не можешь знать наверняка, – подчеркнула Джесси. Ребекка в удивлении подняла на нее глаза. – Мы могли бы поехать туда и поискать, правда?
– Джесси, это ведь чужая собственность, да и столько лет прошло.
– И что? По-моему, Лиз однажды сказала, что туда все еще можно попасть.
Ребекка постаралась не клюнуть на приманку, на которую она так часто попадалась раньше. Лиз всегда говорила, что знала больше всех и о «Сивью», и о Джесси, и обо всем на свете… Но Лиз больше не было. Так почему же она по-прежнему так ревновала? Ей ведь повезло больше, Джесси теперь была рядом с ней, и у нее все еще было время все исправить.
– Почему твоя мама не ушла от него? – спросила Джесси.
– Тогда так было не принято. Женщинам и сейчас нелегко это сделать, а тогда уйти от мужа было почти невозможно. У нее не было денег, ей было некуда идти, а ее муж вернулся с фронта, и оставить его считалось немыслимым. Многие женщины сталкивались с теми же проблемами, когда их мужья возвращались домой и их жизнь менялась в корне. Пока мужчины занимались войной, женщинам приходилось справляться с таким огромным количеством вещей – по сути, они-то и управляли страной в то время, – а потом они столкнулись с тем, что все ждали от них прежней роли покорных домохозяек. – В памяти Ребекки возникли их с матерью прогулки по пляжу босиком, когда Гарриет выводила ее на улицу под предлогом того, что им нужно было подышать свежим воздухом, на самом деле боясь попасться ее отцу на глаза. Прилив танцевал у их ног, а мама рассказывала ей о тех надеждах, которые на нее возлагала, пока не наступало время возвращаться в «Сивью», где в тесных душных комнатах царило вечное напряжение. – Думаю, большинство женщин оставались со своими мужьями, как бы несчастливы они ни были, и посвящали все свои мечты будущему счастью дочерей. Так делала и моя мама. Никогда не забуду, как она шепнула мне однажды вечером, стоя у раковины на кухне: «Никогда не выходи замуж, Ребекка, неблагодарное это дело».
– Это невероятно грустно, – сказала Джесси. – Всю свою жизнь она жертвовала собой из-за чувства долга перед мужчиной, который ее не любил. Он просто не мог ее любить, раз так с ней поступил, верно?
Ребекка кивнула:
– Помню, как однажды она пошла в полицию после того, как отец очень сильно ее избил. Ей на это потребовалась вся ее сила воли, и все равно она дрожала в тот вечер, когда вернулась домой. Моя мать попросила их о помощи. Все, что они сделали, так это отчитали ее и посоветовали ей с этим смириться. Сказали, что это был ее долг перед мужем после всего, через что он прошел ради своей страны. То же сказал ей и священник, к которому она приходила исповедоваться. Адом для нее был не только отец, но и то, что ей не к кому было обратиться за помощью.
– Он же лежал в психиатрической лечебнице, верно? – Джесси сидела неподвижно, положив руки на колени и не сводя глаз с матери.
– Да, его поместили туда почти сразу после моего рождения. Там он пробыл, пока мне не исполнилось пять. Все эти годы мы жили вдвоем с мамой. А потом он вернулся, и этот его вспыльчивый характер неимоверно сильно повлиял на мое детство. Я видела, как моя мама мучится каждый божий день своей жизни с ним, и это оставило отпечаток и на мне. Он получил военный невроз на фронте, я же – оттого, что жила с ним под одной крышей. Я росла