и весело обсуждают, что Чарльз ее разлюбил, о, и если Сесилия, как они выразились, продолжит погружаться в пучины безумия и закончит в сумасшедшем доме, то это будет весьма удачно, поскольку так она освободит место для более подходящей кандидатуры на роль жены Чарльза.
Стук в дверь вернул Гарриет в настоящее, но она была еще слишком слаба, чтобы ответить.
– Да? – наконец произнесла она.
– Прошу прощения, но госпожа просит вас к себе, – послышалось с той стороны. Это была Вайолет, одна из молодых служанок. Несмотря на то что младший дворецкий и экономка любезно позволили Гарриет побыть немного одной, Сесилия, безусловно, сильно переживала за Джейкоба.
– Пожалуйста, скажи, что я скоро подойду. Потом иди на кухню, приготовь молоко для девочки и принеси его мне, – ответила она, заставляя себя подняться с кровати.
– Но госпожа не любит, когда кто-то кроме вас готовит еду для малышки, миссис Уотерхаус. – В голосе служанки послышались нервные нотки.
– Просто сделай это, Вайолет, прошу тебя.
При мысли о том, что Джейкоб сейчас ехал в машине скорой совсем один, напуганный, под действием успокоительного, Гарриет стало плохо. Завтра утром он должен был проснуться и обнаружить, что его поместили в сумасшедший дом… Ее возлюбленный, с которым она разделила свою жизнь, теперь терял рассудок где-то в психиатрической лечебнице. Она услышала, как плачет дочка Сесилии, и страстно захотела оказаться рядом с этой малышкой. За последнее время Гарриет так привязалась к Сесилии и к ее крохе. Ей нравилось проводить каждую секунду рядом с этой девочкой, а Сесилии, тревожность которой только росла, было нужно все больше помощи – и Гарриет, разбитая горем из-за Джейкоба, всегда так сильно мечтавшая о собственном ребенке, была только рада услужить. Однако ее любовь к Сесилии и ее ребенку означала лишь то, что все это время она чудовищно пренебрегала собственным мужем. Гарриет перелистывала страницы своего дневника, разыскивая хоть малейшее доказательство того, что она правда пыталась помочь Джейкобу, но ее стремительно охватывало чувство вины, настолько сильное, что ей стало дурно. Он был прав, когда сказал, что она его не любит. И пусть она боролась, этого оказалось недостаточно.
12 января 1947 года
Дорогой дневник,
Над пригородом Сассекса забрезжил рассвет, и я сижу и смотрю, как мирно посапывает прекрасная малышка, подарившая мне неописуемое счастье. Теперь я едва ли могу думать о всей той боли, которую она причинила, когда появилась на свет четыре дня назад. Маленькое чудо, законная наследница мистера Чарльза Бартона, родилась здесь, в особняке Норткот, на три недели раньше срока – утром 8 января 1947 года.
С того самого момента, когда я увидела, как она закричала что есть мочи, а акушерка вытерла с ее светлой кожи кровь матери, я полюбила ее, как свою собственную. Несмотря на все страхи Сесилии, девочка родилась вполне здоровой, однако за последние два дня у Сесилии появилось стойкая убежденность в том, что врачи пытаются убить ее с дочерью. В качестве причины она приводит тот факт, что Чарльз ее больше не любит и хочет заново жениться. Стоит только докторам зайти к ней, как она прижимает дочку к себе и никому не дает ее на руки. Лишь мне она позволяет кормить ее и держать на руках, поэтому, пока Сесилия спит, именно мне приходится сидеть в кресле с девочкой, на случай если с кем-нибудь из них что-то случится. Я вынуждена следить за ними всю ночь, и у меня уже совершенно нет сил.
Когда мы остаемся наедине, Сесилия шепотом рассказывает мне о том, как врачи хотели, чтобы она умерла при родах, – однако она выжила, и теперь они разрабатывают новый способ избавиться от нее. В некотором смысле я не могу винить ее за мысли о том, что врачи не сделали ничего, чтобы облегчить ее страдания. Ко второму часу ее болезненных родов Сесилия полностью потеряла над собой контроль. От каждой схватки ей становилось плохо, и мы постоянно боролись за то, чтобы она оставалась в сознании. Понадобилось два телефонных звонка, чтобы акушерка приехала на своем велосипеде, побрила моей госпоже лобок, сделала ей ванну, поставила клизму и дала легкое успокоительное, хлоралгидрат. Однако он совершенно не облегчил ее боли, напротив, миссис Бартон стало только хуже от головокружения и сонливости.
Довольно быстро я почувствовала, что что-то шло совершенно не так, и пошла звонить врачу, но мистер Бартон был в Лондоне – роды начались раньше срока, поэтому вместо него домом заправляли его нерадивые сестры, которые вмешались и сказали, что я только поднимаю лишний шум и что Сесилии нужно научиться быть тверже. По их словам, это был обряд посвящения, который помог бы ей стать женщиной. После этого они не пускали меня к ней в комнату. Я беспомощно сидела возле двери в ее спальню и слышала, как Сесилия звала меня снова и снова. Уже вечерело, когда сестрам наконец надоел этот шум, и мне разрешили войти. У двери они сказали мне – во всей своей бездетной мудрости, что моя госпожа не обладает сильным характером и что мне не стоит идти на поводу у ее слабостей.
Когда я вбежала внутрь, то увидела, как моя хозяйка в полной темноте корчилась от боли в углу комнаты, умоляя меня помочь ей. От этой картины у меня навернулись слезы на глаза, и когда она посмотрела на меня, ее затравленный взгляд напомнил мне взгляд животного, попавшего в капкан. Но я ничего не могла поделать, и с каждым часом наша беспомощность становилась только хуже.
По правде говоря, мне было стыдно, что я не посмела ослушаться сестер раньше и вызвать доктора. Все мои неустанные приготовления в конце концов никак не помогли облегчить ее страдания. Я прочитала каждую книгу и каждое пособие, какое только могла достать, и долгие недели отвлекала себя от страха за хозяйку шитьем распашонок, детских пеленок, одеяльцев, подгузников, а также прокладок и рубашек для рожениц. Я съездила в город и купила лизол, глицерин и вазелин. Я наполнила несколько бутылок из-под лимонада охлажденной кипяченой водой и нашла старую простыню для родов, которую обернула в газетную бумагу и прогрела в теплой духовке, чтобы убить всех паразитов. Вечера я проводила за вязанием одежды, о которой сама мечтала всю свою жизнь: маленькие пинетки, платьица и кардиганы – почему-то я была убеждена, что это будет девочка.
Но, несмотря на все мои усилия, когда дошло до дела, я позволила ей ужасно страдать. Только спустя двое суток, не в силах больше выносить