голода.
– У меня в руках ее смесь, Сесилия. Я сейчас сяду в кресло, и вы сможете отдать мне ее в руки, как вы обычно и делаете.
Гарриет медленно отошла от окна и села в кресло-качалку у камина. Все ее тело била дрожь. «Прошу, лишь бы все это не было правдой. Господи, прошу тебя», – стучало у нее в голове.
– Я никому не могу доверять, кроме тебя, – продолжала Сесилия, словно не слыша ее слова. – Лишь ты помогала мне, когда она появилась на свет. Все они хотели, чтобы я умерла. Но ты спасла меня, и я знаю, почему.
– Пожалуйста, не говорите больше ни слова, Сесилия. Малышка ужасно проголодалась, давайте просто покормим ее. – Гарриет улыбнулась ей в тщетной попытке хоть как-то разрядить гнетущую атмосферу в комнате, но Сесилия только прижала дочь к груди так сильно, что та, казалось, едва могла дышать.
– Он не виноват, – произнесла Сесилия.
– Миссис Бартон, умоляю вас, дайте мне девочку, чтобы я могла ее покормить. Я боюсь, что вы делаете ей больно, сжимая так сильно ее ручку. – Голос Гарриет дрожал.
Но Сесилия стояла на балконе и смотрела Гарриет прямо в глаза. Она казалась ей недосягаемой, у нее был тот же затравленный взгляд, что и у Джейкоба, когда его забрали. Гарриет сдерживала слезы, пытаясь отогнать мысли о том, насколько сильно малышка была похожа на Джейкоба в тот день, когда она появилась на свет. Тогда она заметила в ней что-то знакомое, но после старалась не обращать на это внимания. «Прости меня, Гарриет, за то, что я совершил», – звучали раз за разом его слова у нее в голове.
Как бы Гарриет ни пыталась заставить ее замолчать, это было невозможно. На протяжении девяти месяцев Сесилия несла сама это невыносимое бремя и только теперь могла наконец разделить его с другой живой душой.
– Я не знала, что такое может произойти, что он мог так со мной поступить. – Сесилия на мгновение замолчала, собираясь с силами. Малышка уже не плакала так громко, а всего лишь тихонько хныкала у нее на руках. – Бывало ли у тебя такое, Гарриет, что кто-то схватит тебя за руку – вроде и несильно, но так, что уже становится больно? Знаешь ли ты то мгновение, когда ты понимаешь, что у тебя не хватит сил высвободиться? Представь, что это чувство обволокло все твое тело. Когда я поняла, что уже ничего не смогу сделать, я просто лежала и ждала. А когда все закончилось и он оставил меня, мое тело мне уже больше не принадлежало, оно было осквернено, уничтожено.
Гарриет посмотрела на бессильно свисавшую бледную ручку малышки, которая уже прекратила попытки высвободиться из крепких объятий Сесилии. Сама она сидела не шевелясь, боясь, как бы Сесилия не навредила своей дочери.
– Я просто хотела немного внимания, потому что Чарльз не замечал меня неделями. – Сесилия начала плакать. – Знаю, я не заслуживаю сочувствия, но те синяки и ссадины, которые он оставил на моем теле, и те угрозы, что мне пришлось выслушать, – они хуже самой невыносимой боли… Знаешь ли ты, как больно понимать, что я больше никому не смогу довериться? Я не могу верить собственному рассудку, я больше не понимаю, кто хороший, а кто плохой… За исключением тебя. Ты единственная, на кого я могу положиться, Гарриет.
Гарриет опустила голову, а Сесилия стала шаг за шагом приближаться к ней; она медленно протянула руки, и спустя несколько мгновений Сесилия наконец отдала ей ребенка.
Как только Гарриет дала малышке столь необходимую ей бутылочку с молоком, та тут же стала есть. В комнате раздавалось лишь умиротворенное и довольное причмокивание. Держа на руках эту кроху, смотря в ее полные благодарности глаза, касаясь ее нежной кожи, Гарриет ощутила спокойствие. Она откинулась на спинку кресла и осторожно провела кончиками пальцев по мягким ручкам малышки.
– Гарриет, как ты думаешь, Чарльз знает? – тихо спросила Сесилия.
Гарриет снова стало дурно, и она прижала девочку к себе, чтобы придать себе сил, и сосредоточилась на ее довольном посапывании. Вдох, выдох. Вдох, выдох.
– Джейкоб ведь всем рассказал о том, что он сделал, так ведь? Поэтому его забрали? – продолжала Сесилия.
– Нет, Сесилия, никто не знает, но нужно сохранить это в тайне. Ради вас и ради вашей крошки… пожалуйста.
– Нет, Гарриет. Уже слишком поздно. Чарльз знает, – возразила Сесилия, не сводя с нее глаз. – Все знают, что это Джейкоб отец Ребекки.
Глава девятнадцатая
Ребекка
Пятница, 14 ноября 2014 года
Ребекка украдкой взглянула на живот Джесси. Ей так хотелось дотянуться и положить на него свою ладонь, но вместо этого она только взяла дочь за руку.
– Я постараюсь все вспомнить и рассказать тебе о том, что произошло, когда ты родилась, дорогая, только прошу: ты можешь кое-что мне пообещать?
Джесси пожала плечами, но не отдернула руку.
– Пожалуйста, просто выслушай. Может, я и не права, но мне кажется, что всякий раз, когда отношения у нас не ладятся, ты закрываешься в себе. Ты можешь пообещать, что в этот раз не убежишь и не отвернешься от меня? Это будет нелегко, но ты попросила меня обо всем рассказать, и я хочу помочь… только взамен мне нужно, чтобы ты оставалась рядом.
Джесси промолчала, и Ребекка расценила это как согласие. Внезапно ее охватил сильный жар, и она встала и подошла к открытому окну. Сделав несколько глотков свежего воздуха, она вернулась к дочери, которая все это время не сводила с нее своих зеленых глаз.
– Мне нравился «Сивью» – до той ночи, пока не умерли мои родители, – но моя мать всегда настаивала на том, чтобы я стремилась добиться чего-то большего. Она не хотела, чтобы я оставалась в ловушке, как она, довольствуясь жизнью служанки, не имея права выбора и оставаясь замужем за ненавистным человеком. Я усердно училась в школе, сосредоточив все свои силы на том, чтобы поступить в университет. Едва ли это можно было назвать тяжелым испытанием: учеба давалась мне довольно легко, а школа служила моим убежищем. Я отчетливо помню свой первый день в школе… Я стояла напротив небольшого деревянного здания с ранцем за спиной и непреодолимым желанием поскорее попасть в класс, где меня ждали книги, и задачи по арифметике, и оранжевый стул, на который вот-вот должна была сесть наша учительница, чтобы начать читать нам сказки. На детской площадке был маленький рыжеволосый мальчик, который плакал, вцепившись в столб, а рядом с ним стояла его мать и пыталась оторвать его силой. Помню, как я спросила себя, почему