последовать его примеру, а не выплюнуть тайком в салфетку.
Николас тянется за следующим кусочком.
– Ничего хуже в жизни не пробовал.
Да Николас считает жутко кислые конфеты Warheads высокой кухней, так что нет у него права судить фарфаччини.
– А я не пробовала ничего хуже цветной капусты, которую ты полил соусом баффало и сказал, что это куриное крылышко, – не соглашаюсь я.
– Судя по количеству шоколадных батончиков, которые ты как бурундук прячешь за щеками, позволяя им разъедать зубы, тебя ждет кресло у дантиста – и вставная челюсть к сорока годам.
– Ну, я хотя бы буду там не одна, а с тобой, приятель, и твоими «Скиттлз». – Не могу поверить, что мы все еще едим. Нас увезут в реанимацию. – У меня язык онемел. Так должно быть?
– А у меня уже в носу этот вкус. Вкус. Не запах.
Я нахожу банку газировки «Ла Круа», совершенно ужасной, так что очень в тему.
– Нужно записать в календаре, будем отмечать каждый год и готовить это нечто.
– Сохраню рецепт. Корица, хлебные крошки с яйцом. Боже, неужели мы правда налили туда кофейных сливок?
– Мы художники. Нас никто не понимает. – Он прихлебывает соус, обеспечив себе красные кетчупные усы.
Снаружи хрустит гравий, и мы выглядываем в гостиную. Приехал эвакуатор, наверное, не сразу нашел подъездную дорожку – прождали мы его не меньше часа. Мне нужно скорее наверх, прятаться, если хочу и дальше сохранять иллюзию, что ничего этого не было.
– Увидимся! – говорю я и удираю.
– Трусиха! – кричит он мне вслед.
Утром в понедельник Николас заходит на кухню, где я разогреваю фарфаччини в микроволновке. Смеясь, он прислоняется к дверному косяку, расправляя манжеты. На работу собрался. А «Барахолка» сегодня будет открыта только с двенадцати до трех, и будем только мы с Брэнди. Она сегодня написала, сказала, что Мелисса уходит, и я чувствую себя как те дети на шоколадной фабрике Вилли Вонка, исчезавшие один за другим.
– Наоми, ты собираешься съесть целую миску пищевого отравления?
– Я есть хочу. Не осуждай.
Николас берет тарелку и себе, откалывает замороженный кусок из миски. Микроволновка пикает, но я подхожу и нажимаю еще три секунды на таймере. После пиканья нажимаю еще. Стоящий рядом Николас выдерживает еще два раза, а потом бедром отпихивает меня в сторону.
– Нам в самом деле нужно в магазин, – сообщаю я. – На ужин ничего нет.
– Я, наверное, поем у мамы с папой сегодня. – Он любуется своим отражением в сверкающей дверце и приглаживает волосы. – Тебе необязательно идти.
Такого варианта мне прежде не предлагали.
– Что ж, отлично, – пытаюсь сохранить спокойный вид я.
– Я подумал, ты этого хочешь.
– Поужинать одной? Здесь, без никого? Конечно, это же мечта.
– Ты не хочешь ехать к моим родителям, – с каменным лицом уточняет он.
– Не хочу. Но, думаю, тебе стоит попробовать хотя бы три дня обойтись без поездок туда.
– Ты же знаешь маму. Особенно после вчерашнего вечера. Хотел бы угодить всем, но не могу и всегда обманываю чьи-то ожидания. Не вынуждай меня выбирать.
Я никогда не ставлю его перед выбором, который он, тем не менее, всегда делает, что в свою очередь вынуждает меня быть вспыльчивой и ворчливой. Нажав кнопку «стоп» на микроволновке за тридцать секунд до готовности его еды, я ухожу.
– Очень мило.
Прокравшись в спальню, чтобы не пришлось его провожать, я задумываюсь, что же делать со своей жизнью. Проверяю телефон – вдруг звонил какой-нибудь потенциальный работодатель? – но никаких сообщений о пропущенных звонках нет, потому что никто меня не любит и я просто неудачница. Мне даже спам не шлют.
Минут пять я листаю «Инстаграм», потом выключаю телефон, потому что у всех в жизни все великолепно, а у меня сплошная черная дыра. Предложений по работе ноль, а женихов, наоборот, на целую одну штуку больше, чем нужно. Прямо-таки изобилие. Как же от него избавиться-то? Не могу же я выйти замуж за этого маменькиного сынка.
Стоит подумать о свадьбе, и у меня тут же высыпает аллергия. На медовый месяц Дебора захочет поехать с нами и подменит мои противозачаточные пустышками. Когда родится малыш Николас-Дебора младший, однажды я зайду в дом и обнаружу ее вещи в спальне справа. «Я приехала пожить с вами, – угрожает она с жуткой улыбочкой, а голова крутится вокруг своей оси. – Насовсем!»
Все. Откладываем план Г, возвращаемся к плану А. Я справлюсь. Смогу убедить Николаса расстаться без участия его матери. Не хочу ее больше видеть, никогда. Представляю, как ем сегодня одна в пустом доме, пока Николас там поглощает ужин из трех блюд, приготовленный «женщиной», а Дебора гладит его по головке и говорит, какой он особенный. Даже не сомневаюсь, что в какой-то момент она точно подвергла его обязательной процедуре – публичному танцу матери с сыном.
Родителей и бабушек с дедушками мы не выбираем, зато выбираем родителей и бабушек с дедушками своим детям. У меня их еще нет, но согласиться на бабушку Дебору – значит провалить что-то вроде теста на моральные принципы. Особенно важно дать моим детям милых, внимательных родственников хотя бы с одной стороны, потому что на меня в этом плане можно не рассчитывать. Мои родители столь же отчужденные и скрытные, сколь Дебора удушающе вездесуща, они никогда особенно не интересовались моей жизнью, спросив только, на весну ли назначена свадьба. Они не приехали, даже когда Дебора со своими четырьмя ближайшими подружками таскала меня из одного свадебного магазина в другой, что вообще-то обычно должно быть знаменательным событием для мамы и дочки. Я наивно надеялась, что с семьей Николаса у меня сложатся более близкие отношения, что я стану частью семьи и буду чувствовать тепло, поддержку – все, чего так долго была лишена. Внутри меня столько неистраченной любви, а направить ее некуда.
Мне нравится Николас, который бросает все и бежит ко мне, когда я бьюсь в истерике на обочине. Николас, который укутывает меня в свое пальто и вместе со мной съедает целую миску пищевого отравления. Но я не могу ждать, когда этот Николас