августовские дни 1968 года в парк заехал советский танк. Возможно, сбился с
дороги. Солдаты смотрели на рыбок с восторгом: «Ну, братцы, красота!» А
после, не снимая сапог, гурьбой полезли в пруд, сгребли рыбок в подолы
гимнастерок и вечером в котле походной кухни варили уху для батальона.
Сколько бы ни повторяли на политзанятиях слова об «интернацио-
нальном долге», многие солдаты ощущали неискренность и чувствовали се-
бя неловко. Одно дело, когда идет война, ты защищаешь родную хату, и со-
всем другое, когда ты в кузове грузовой машины, на прицепе гаубица, в чу-
жой стране, в окружении людей; тебе никто не угрожает, и у тебя нет повода
открывать огонь. И для чего ты здесь, не может внятно объяснить политиче-
ская тарабарщина командиров. Да ты и не спрашиваешь, чтобы не создавать
себе проблем. Но еще мучительней, унизительней чувство стыда, когда над
тобой, над твоей славной армией, в которой воевали твои отцы, победившие
гитлеровскую Германию, – улица смеется!
Я переписываюсь с Николаем Успенским, рядовым гвардейского 40-го
танкового Чертковского полка (командир полковник Мещеряков) 11-й гвар-
дейской танковой Приберлино-Карпатской дивизии 1-й гвардейской танко-
вой армии. В ответ на публикацию «Это было в Праге» он прислал сохранен-
ные «благодарственные письма» командования войсковой части № 47518
«за образцовое выполнение воинского и интернационального долга при за-
щите социализма в Чехословакии». Смышленый сельский техник-электрик
двадцати лет служил в группе советских войск в ГДР мастером по ремонту
электрооборудования танков и бронетехники. В полку три танковых баталь-
она, в каждом 9 танковых рот по 8–9 танков (Т-55) в каждой, взвод плаваю-
щих танков (ПТ-76), зенитный взвод (4 зенитных самоходных установки
ЗСУ), до полутора сотен колесных машин, а также рота связи, комендантский
взвод, хозяйственный взвод, саперный взвод, взвод разведки, пехотная рота
на гусеничных бронетранспортерах и т.д. Часть бросали на подавление вол-
нений в Польше и Венгрии; за ней закрепилось название «Черные крылья».
В апреле 1968 года начали возникать слухи о каких-то непорядках в Че-
хословакии. Солдат это особо не касалось бы, но от германо-чехословацкой
границы, вблизи которой они стояли, до Праги 165 километров, четыре часа
танкового перехода. Поговаривали, что отсюда будет главный удар. К нему
уже готовились; разведвзвод разворачивали в разведроту, саперный взвод –
в саперную роту; получили новый мостоукладчик, выдали хлопчатобумаж-
ное обмундирование, совсем новое, хотя до истечения срока старого было
далеко. Что-то неуловимое сдвинулось с места, нарушался ход вещей, но тре-
вожили не сами симптомы, а бессилие понять, что последует.
В первой половине мая в гарнизоне случился пожар, сгорела отдельная
рота химической защиты, тушили всей частью; из двадцати машин дотла
сгорели девятнадцать; пожар был виден за двадцать километров. А потом
налетел ураган, повалил деревья, гарнизон остался без света. На одной из
вечерних поверок при свечах в полку объявили «готовность номер один».
Отменили демобилизацию, отпуска, увольнения; запретили покидать казар-
му, можно только рядом посидеть на газоне. Учебную роту направили на по-
лигон менять изношенные гусеницы на новые, загружать боеприпасы, стать
боевой ротой.
Из письма рядового Успенского:
Восьмого июня часть построили на плацу. Командир полка сказал:
«Сынки, впереди тяжелые времена, и надо потерпеть месяца три-четыре».
Несколько полковых бензовозов ЗИЛ-157 подготовили как на парад: на две-
рях кабин нарисовали гвардейские значки, колеса окантовали белой краской
и послали на командно-штабные учения войск Варшавского договора в Че-
хословакии. Учения смахивали скорее на показные, чем на необходимые. Это,
объясняли офицеры, – предупреждение чехам, пусть знают, происходящую у
них неразбериху можно прекратить в любое время. Вернулись машины через
месяц. Пока шли учения, говорили солдаты, их встречали с цветами, а когда
все закончилось, а части не уходили, тянули время, отношение изменилось.
Чехи подбрасывали записки с требованием убираться. Подразделения отво-
дили в леса, приказывали занять круговую оборону. В конце концов, части
пришлось вывести. На политзанятиях вернувшимся говорили: «Ничего, ско-
ро все туда пойдем» 8.
В воскресенье 28 июля в полку снова зашла речь об «учениях». Когда
часть поднимали по тревоге, танки обычно выходили на четвертой минуте
(зимой с чуть большим интервалом), готовые вступать в бой. На этот раз со-
бирались основательно; нам даже разрешили погрузить с собой в машины
матрацы. Колонны начали движение в темноте. Пройдя через Дрезден и
Пирну, остановились у городка Кенигштайн, оттуда двинулись в горы, ближе
к чехословацкой границе. «Нам говорили: у чехов тайники с оружием, чест-
ных коммунистов преследуют, готовится государственный переворот. При-
езжают бывшие немецкие и чешские хозяева, расхаживают по своим преж-
ним поместьям. Чехи открыли границы для безвизовых поездок: плати день-
ги и езжай, куда хочешь. Это было дико; граница социализма, учили нас,
должна быть на замке, иначе мы пропали».
Еще из писем Николая Успенского:
«…Мы слышали об оборонительной миссии наших войск в ГДР, но у нас
в батальонах висели “Перспективные карты”. Нашей дивизии, например, в
случае чего, предстоит выступить против 5-й танковой дивизии бундесвера,
и через восемь дней после начала движения мы должны пройти по ФРГ и
Франции и выйти к Ла-Маншу.
Пойти в рейд по чужой стране всегда интересно, мы же нигде не быва-
ли. А тут интернациональный долг. Офицеры говорили в своем кругу: не хо-
телось бы на чехов идти. Один младший лейтенант, не запомнил фамилию, в
этой обстановке стал пить, писал рапорты об увольнении. Несколько моло-
дых командиров танковых взводов, недавно окончивших училища (к вечеру
20 августа их взводы стояли на границе с Чехословакией), после зачитки
приказа сильно напились и кричали: “Идем открывать Третью мировую
войну!”».
«В августе из нашей дивизии сбежал с оружием солдат кавказской
национальности. Тогда было легко уйти в ЧССР и оттуда в ФРГ. Окруженный
в горах группой захвата, он застрелился. После этого проверку личного со-
става стали проводить 24 раза в сутки. Самовольных уходов из части с ору-
жием и попыток уйти в ФРГ за время службы было немало. Я считал это без-
рассудным; в чужой стране далеко не уйдешь» 9.
18 августа под деревушкой Кота Успенский и три солдата принимали с
танков на зарядку аккумуляторы. В роту вернулись утром следующего дня. А
20 августа в 9 часов утра роте зачитали приказ: после получения сигнала
любой ценой через четыре часа выйти к юго-западной окраине Праги. На
провокации не поддаваться, но на выстрел отвечать выстрелом. Эта часть
приказа вызывала недоумение. Как разобраться, где провокация, а где нет?
Даже случайный выстрел требовал ответных действий. Нас инструктирова-
ли, как себя вести при нападении на колонну, выдали индивидуальные ме-
дицинские пакеты, по сухому пайку (предупредив, чтобы без приказа не
ели). После обеда раздавали по сто двадцать боевых патронов.
«…Расскажу о психологической обстановке в роте. Был у нас старшина
Бердов из-под Пскова. Солдаты его терпеть не могли; после оглашения при-
каза он понял, что дела плохи: обиженных им много, в боевой обстановке
можно “нечаянно” получить пулю в затылок. Через немецких ребятишек,
бродивших вокруг нашего лагеря, он достал спиртного и пригласил особо им
недовольных в машину-“летучку”, крытый фургон. Я в число приглашенных
не попал. Скоро половина роты была пьяной. И начался “концерт” до вечера.
Стоит в карауле мой земляк Якубовский из-под Новочеркасска, еле держится
на ногах. Подхожу к нему. “Хочешь, – спрашивает, – с одного выстрела попаду
в зеркало вон той “летучки”?” Вскидывает автомат, нажимает спуск – вы-
стрел! А из “летучки” выходит заместитель командира полка, подполковник.
Пуля проходит рядом с ним. Что тут началось! Потом земляк размазывал
слезы по лицу. Успокаиваю: впереди, говорю, у нас такое, что все забудется.
Около трех часов дня дали команду получить патроны. В одном из фур-
гонов – оружейная комната. Нашли старшину, ключ у него. Он пытается от-
крыть дверцу фургона; подползет на четвереньках, кое-как вскарабкается, а