— Я слышала, — сказала она, — что все юные рыцари, мечтающие блеснуть своим искусством в турнирах, говорят то же самое о своих дамах сердца, надеясь, что кто-нибудь их опровергнет и тогда им представится благоприятный случай показать свою доблесть и прославиться.
— Я это говорю только здесь, Мерседес, и мои слова никогда не выйдут за стены этой комнаты, разве только если какой-нибудь наглец осмелится оскорбить вас дерзким взглядом! Мы ведь живем не во времена странствующих рыцарей и трубадуров, когда мужчины совершали столько безумств, что казались еще хуже, чем были на самом деле. Тогда рыцари больше рассуждали о любви, теперь говорят меньше, а чувствуют глубже и сильнее. Но, кажется, я сам пустился в нравоучения, достойные Пепиты!
— Не смейтесь над Пепитой, Луис! — упрекнула юношу Мерседес. — Если бы не ее доброта, вы бы сейчас не могли так свободно говорить со мной и глядеть на меня. Кстати, о том, что вы называете нравоучениями Пепиты. На самом деле это подлинные слова благороднейшей доньи Беатрисы де Кабрера маркизы де Мойя, урожденной Бобадилья, если не ошибаюсь.
— Ну полно, полно! Мне все равно, чьи это слова, дуэньи или маркизы, если они обе держат взаперти такое прекрасное и благородное создание, как вы! Я слышал, вам, девушкам, рассказывают, будто мы, юноши, настоящие людоеды и что единственный способ попасть в рай — это открещиваться от нас, как от чертей. Зато потом, когда появляется подходящий жених, несчастное юное существо приходит в ужас от одной мысли, что ее хотят отдать на съедение какому-то чудовищу!
— Вы так судите по собственному опыту? Бедный, бедный! Нет, я думаю, что пытаться возбудить у юношей и девушек отвращение друг к другу — напрасный труд. Но боже, к чему вся эта пустая болтовня! Мы теряем драгоценные минуты, Луис, которые могут никогда не повториться. Скажите лучше, как идут дела у Колумба? Он еще здесь?
— Нет, Мерседес, Колумб уже уехал. Добившись от королевы всего, что ему было нужно, он сразу покинул Санта-Фе, облеченный всеми королевскими полномочиями. Теперь, если до вас дойдут слухи, что при дворе великого хана в Катае объявился некий Педро де Муньос, или Педро Гутьерес, вы будете знать, кто скрывается за этими именами.
— Мне было бы приятнее, если бы вы отправились в это путешествие под одним своим настоящим именем, Луис, а не под двумя вымышленными. Такая скрытность все равно ни к чему не приведет. Надеюсь, — при этих словах кровь прихлынула к щекам Мерседес, — вы уходите в это плавание не из каких-нибудь низких побуждений, которые следует скрывать?
— Конечно, нет, Мерседес! Но такова воля моей тетки. Что касается меня, то я бы начертал ваше имя на своем шлеме, поместил ваш герб на своем щите и объявил везде и всюду, что граф де Льера отправляется ко двору правителя Катая, чтобы бросить вызов всем тамошним рыцарям, если они посмеют утверждать, будто у них найдется дама прекраснее и благороднее Мерседес де Вальверде!
— Мы ведь живем не во времена странствующих рыцарей, сеньор, — смеясь, ответила Мерседес, хотя в действительности каждое слово Луиса доходило до самой глубины ее сердца и все жарче разжигало в нем пламя страсти. — Век странствующих рыцарей и трубадуров прошел, как вы сами сказали, дон Луис де Бобадилья. Наступил век разума, когда даже влюбленные рыцари трезво размышляют о достоинствах и недостатках своих дам. Но все это пустое. От вас, Луис, я ожидаю гораздо большего. Ведь не для того же вы, в самом деле, стремитесь в Катай, чтобы разъезжать там по дорогам в поисках великанов и прославлять мою красоту, надеясь, что кто-нибудь с этим не согласится хотя бы потому, что ему надоест ваше нелепое хвастовство! Ах, Луис! Теперь вы отправляетесь в поистине великое путешествие, которое прославит ваше имя на долгие годы! Когда мы оба состаримся, нам будет о чем вспоминать и будет чем гордиться!
С неизъяснимым наслаждением внимал юноша своей возлюбленой, которая от полноты чувств наивного сердца уже считала их соединенными общей судьбой. И, когда она умолкла, так и не осознав значения своих слов, он продолжал напряженно прислушиваться, как будто слова эти все еще звучали у него в ушах.
— Никакое самое благородное предприятие не пробудило бы во мне столько сил и решимости, как желание добиться вашей руки! — воскликнул Луис после минутного молчания. — Только ради вас я отправляюсь с Колумбом, только для того, чтобы получить согласие доньи Изабеллы. И я последую за генуэзцем хоть на край света, чтобы вы могли открыто гордиться своим избранником. Вы для меня больше, чем великий хан, любимая Мерседес, а за вашу любовь и улыбку я отдам весь Катай!
— Не говорите так, дорогой Луис! Вы сами не знаете, какая у вас высокая душа и как прекрасны ваши чувства. Замысел Колумба поразителен! Создать такое силой своего разума и воображения, и все это — одному! Я счастлива, что у него хватило на это мужества, но не только потому, что его путешествие прославит имя божье и принесет язычникам истинную, веру. Боюсь, не меньшую радость доставляет мне мысль, что ваше имя тоже навсегда будет связано с этим великим свершением. Вы достигнете благородной цели, и тогда все ваши недруги устыдятся и смолкнут, признав ваше мужество, волю и непреклонность.
— А если мы не доберемся до Индии? Что тогда, Мерседес? — спросил юноша. — Что если нам не помогут все наши святые и мы потерпим неудачу? Боюсь, что тогда даже вы со стыдом отвернетесь от злосчастного искателя приключений, над которым все будут смеяться, вместо того чтобы чествовать и прославлять, как вы ожидаете!
— Видно, вы меня плохо знаете, Луис де Бобадилья! — поспешно ответила Мерседес, и глубокая нежность прозвучала в ее словах; щеки ее вспыхнули и глаза засияли почти небесным светом. — Да, да, вы меня совсем не знаете! Я желаю, чтобы это путешествие принесло вам славу не только потому, что многие злословят и шушукаются за вашей спиной, а главное потому, что этим способом вы сможете быстрее завоевать расположение ее высочества. Но, если вы думаете, будто я отдала вам свое сердце только из-за того, что вы решились последовать за Колумбом, значит, вы не понимаете моих чувств и не знаете, сколько горя доставило мне это решение.
— Бесценная, возвышенная душа! Я недостоин вашей чистоты, вашей искренности и преданности! Прогоните меня прочь, чтобы я никогда больше не мог причинить вам горя!
— Нет, Луис, такое лечение будет хуже болезни, — с улыбкой возразила прелестная девушка; она снова вспыхнула и одарила юношу нежным взглядом. — Только с вами я могу быть счастлива, если так будет угодно судьбе, а без вас — навсегда несчастна!
После этого полный недомолвок и намеков разговор принял бессвязный характер, как бывает всегда, когда чувства влюбленных начинают опережать их мысли. Пересказать все, что они говорили, просто невозможно!