После этого полный недомолвок и намеков разговор принял бессвязный характер, как бывает всегда, когда чувства влюбленных начинают опережать их мысли. Пересказать все, что они говорили, просто невозможно!
Луис, как обычно, был переменчив и порывист: то он клялся в любви и верности, то начинал ревновать и тут же раскаивался в своей ревности; временами все представлялось ему в самом мрачном свете, а через мгновение воображение уносило его в какой-то земной рай. Мерседес была взволнована, однако не забывала о своей девичьей гордости и скромности. На все уверения возлюбленного она отвечала с глубокой нежностью, умеряя его пыл, а когда он в своих восторгах и клятвах становился слишком смел или впадал в преувеличения, она останавливала его мягко, но достаточно решительно.
Беседа их продолжалась более часа, и вряд ли стоит говорить, что оба снова и снова клялись друг другу в верности и Луис бессчетное количество раз давал обеты никогда не жениться на другой. Когда пришло время расставаться, Мерседес открыла маленький ларец, где хранились ее драгоценности, и достала оттуда небольшой крестик, усыпанный сапфирами.
— Я не дарю вам свою перчатку, чтобы вы носили ее на своем шлеме на турнирах, — сказала она, вручая Луису залог своей любви, — Пусть этот святой символ напоминает вам о нашей великой цели и о той, кто будет ждать исхода вашего предприятия с не меньшим нетерпением и тревогой, чем сам Колумб! Глядя на него, вы сможете читать свои молитвы. Эти камни — сапфиры; они считаются залогом верности. Так пусть же верность будет залогом вашего благополучия, пусть эта вещица поможет вам сохранить любовь к той, кто ее подарил. Все это было высказано с грустной и легкой улыбкой, ибо в час разлуки Мерседес испытывала одновременно и тяжесть невыносимого горя, и полную уверенность в своей собственной любви.
Сапфировый крестик был сам по себе ценным подарком, но Луису он показался еще дороже благодаря значению, какое вложила в этот дар Мерседес.
— Вы позаботились о моей душе, любимая, — с улыбкой проговорил юноша, снова и снова целуя крестик. — Теперь, если даже правитель Катая и не перейдет в христианство, можете быть спокойны — я тоже не приму его веру! Боюсь только, что любой мой подарок покажется вам жалким и ничтожным по сравнению с вашим бесценным даром.
— Одну прядь ваших волос — вот все, чего я хочу, Луис, — ответила девушка. — Вы ведь знаете, я не нуждаюсь в драгоценностях!
— Если бы я думал, что вид моих спутанных волос доставит вам удовольствие, я бы отправился в плавание с тонзурой, как у священника, или обрился наголо, как неверный! Но у Бобадилья есть свои фамильные драгоценности, и невеста Бобадилья будет их носить. Это ожерелье, Мерседес, досталось мне от матери. Говорят, когда-то оно принадлежало королеве. Но из всех, кто его носил, вы будете самой достойной, любимая!
— Я не могу отказаться от вашего дара, Луис, — ответила Мерседес. — И все же я принимаю его с трепетом, потому что вижу в различии наших подарков разницу между нашими характерами. Вы выбрали блеск и роскошь, которые со временем ведут к пресыщению и никогда не дают полного удовлетворения, а я своим женским сердцем избрала постоянство. Боюсь, что какая-нибудь блестящая восточная красавица скорее вызовет ваше восхищение, чем скромная кастильянка, у которой нет иных достоинств, кроме верности и любви!
Юноша бурно запротестовал, и Мерседес подарила ему на прощание нежный и долгий поцелуй. Она разрыдалась на груди Луиса; в самый последний миг все ее чувства вырвались наружу, вся душа излилась в слезах. С трудом оторвался Луис от своей любимой. А вечером того же дня, в скромной одежде и под вымышленным именем, он пустился в путь к порту, где его уже ожидал Колумб.
Глава XI
Но где Гарольд, печальный странник мой?
Он вновь стихии волн себя вверяет.
Никто не машет вслед ему рукой,
Никто о нем притворно не рыдает.
Он суету людскую презирает
И прочь стремится: здесь он всем чужой.
Байрон. «Чайльд-Гарольд»
Не следует думать, будто вся Европа следила за нашими мореплавателями. В ту пору еще не было газет, которые так быстро, с торгашеской деловитостью разносят по свету правду и, видимо, искони неотделимую от нее ложь. Лишь немногие избранные знали о предстоящем путешествии Колумба. Поэтому никто из придворных не обратил внимания на исчезновение Луиса де Бобадилья, а если кто и заметил его отсутствие, то подумал, что он отправился в один из своих замков или снова пустился скитаться по свету, за что его немало порицали, считая подобное времяпрепровождение недостойным знатного человека.
Что касается самого генуэзца, то его отъезд не мог пройти незамеченным. При дворе ходили неясные слухи о том, будто Изабелла заключила с ним какое-то соглашение, по которому мореплаватель получил такое высокое звание и такие привилегии, что вряд ли сумеет их оправдать всеми своими будущими заслугами. Остальные же участники готовящегося плавания были слишком незначительны, чтобы привлечь к себе внимание: об их отъезде на побережье знал только узкий круг их родственников и знакомых.
Несмотря на всю дерзость замысла Колумба и огромное значение предстоящих открытий, экспедиция снаряжалась в одном из самых незавидных портов Испании, который славился только своими лихими моряками да еще разве тем, что был расположен за Гибралтарским проливом и потому частенько страдал от нападений африканских пиратов. Впрочем, выбор пал именно на этот портовый городишко еще и потому, что его жители совершили какую-то провинность, за что на них вместо штрафа или пени было возложено обязательство предоставить в распоряжение правительства две каравеллы с полным экипажем сроком на год. Такого рода наказания были, видимо, в ходу в те времена, когда мореходство считалось в Испании чуть ли не тяжким оброком портовых городов и когда военные корабли служили главным образом для перевозки сухопутных войск.
Городишко Палос де Могер, на который была наложена такая контрибуция, считался заштатным даже в конце пятна дцатого века, а сегодня он и вовсе превратился в рыбачий поселок. Подобно многим местам, обделенным природой, он был населен людьми суровыми, смелыми и весьма предприимчивыми, — насколько позволяло их невежество. Здесь не строи ли больших тяжелых карак; бедность и традиции заставляли жителей Палоса ограничиваться более легкими каравеллами или совсем небольшими фелюгами. Вот такие две каравеллы с экипажем и должен был получить Колумб. Кроме того, с ним отправлялся обычный для королевских экспедиций отряд солдат с офицерами. Это было все, чем пожаловали генуэзца после долгих и настоятельных просьб два королевства — Кастильское и Арагонское.