Накинув пальто на разодранное платье, Лариска вышла в ночь.
***
— Сегодня!
Решение назревало давно. Он сразу заметил — что-то не так. В первый же рабочий день наступившего года Черкасов понял: что-то произошло. Что-то серьезное и негативное.
Впрочем, негативное для Русаковой. Вадиму ее неприятности могли сулить большие приятности. А могли ничего не сулить.
Русакова изменилась резко и конкретно. Не заметить это мог лишь слепой. Мало того, что она резко прибавила в возрасте — как раз это Вадима только радовало. Но, что много хуже, изменилось отношение Ирины к окружающим. А возможно, и к самой жизни.
Раньше она не была благосклонно настроена разве что к Вадиму, но с остальными сотрудниками была приветлива и улыбчива. Тогда от нее исходили флюиды довольства окружающим миром и собственной жизнью. А теперь за версту чувствовалась неуверенность в себе, ненависть опять же только к себе одной, и презрение к жизни в целом. Подмять под себя такую соперницу — невелика заслуга. Вадим с детства не терпел игру в поддавки. Соперник должен быть серьезным противником — только тогда можно ощутить настоящий вкус победы.
Если раньше Русакова подчеркнуто демонстрировала равнодушие к Черкасову, за которым легко угадывалась неприязнь — чем очень сильно ранила Вадима, но и раззадоривала еще больше — то теперь равнодушие распространялось на всех сотрудников. На всех. За исключением Черкасова и секретарши.
Он не знал, радоваться или огорчаться тому, что теперь в его присутствии она терялась, робела и судорожно искала предлог поскорее закончить явно тяготившую ее аудиенцию.
Впрочем, он довольно скоро решил, что эти перемены к лучшему. По крайней мере, для него. И еще он заметил, что недавние подружки превратились в отчаянных врагов.
О судебной тяжбе секретарши против треста знали все. Вряд ли нашелся бы кто-нибудь, сочувствующий истице. За несколько лет работы в тресте та сумела настроить против себя едва ли не всех. Ее увольнение было принято с откровенным восторгом. Многие злорадствовали, довольно потирая руки: получила по мозгам, ехидина! Однако, как говорят в Одессе: недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Очень скоро секретарша победоносно воцарилась за своим рабочим столом, как овчарка в будке под дверью хозяина.
С того дня плотно закрытые жалюзи в кабинете Русаковой стали обычным явлением. То, чего не позволял себе даже Шолик, для его заместительницы стало привычным делом. Однако, что неприятно, стоило Вадиму объявиться на ее пороге, как жалюзи незамедлительно распахивались.
Атмосфера сгущалась. Что-то будет…
— Сегодня, — повторил под нос Вадим. — Сегодня или никогда.
***
Работать Ирина не могла. Но и домой идти не хотелось — там одиночество чувствовалось в миллион раз острее. Так и просидела до вечера в кабинете, спрятавшись за спасительными жалюзи от чужих сочувствующих взглядов, убивающих самолюбие пуще презрительных.
Лишь в начале десятого вызвала машину. В супермаркет заезжать не стала — аппетит ей отбили еще за новогодним столом. Кажется, в холодильнике осталось немножко кефира — хватит, чтобы не умереть до завтра.
Подъезд встретил тревожным полумраком: одинокая лампочка, одетая в металлическую решетку, горела лишь на первой площадке. До третьего этажа пробивались лишь ее жалкие отсветы. Идти было не только неприятно, но и откровенно страшно.
Еще в машине Ира достала ключи — в случае необходимости ими вполне можно обороняться. Ригельный, неудобный и острый, зажатый между пальцами в виде стилета, давал некоторое чувство защищенности.
Она уже открыла свою дверь. Уже почти захлопнула ее за собой. Но чья-то тень метнулась от стены, просочилась вслед за нею в квартиру, обхватив сзади одной рукой, обездвижив, второй же закрыв ее готовый вскрикнуть от ужаса рот:
— Тссс…
Вот он — гулко отдалось в сознании. Убийца, грабитель, потрошитель… Его звали на Новый год, а он явился в апреле. Все равно хорошо. Это лучше, чем страдать в мучительном ожидании встречи с мамой.
Сердце от страха готово было выскочить из ушей, а мозг радовался: хорошо, очень хорошо. А главное, так вовремя. Больше не будет боли…
Видимо, поняв, что жертва не собирается кричать, злодей отпустил сначала ту руку, что сжимала ей рот:
— Не бойтесь, Ирина Станиславовна, это я, Вадим. Не кричите — не надо сообщать о моем визите соседям. Включите свет, — и только после этого отпустил вторую руку.
Щелкнув выключателем, Ира увидела знакомое лицо. Вздохнула облегченно и одновременно с тем возмущенно.
— Вы с ума сошли? Перепугали до смерти. Что вы здесь делаете?
Не обращая внимания на ее слова, Черкасов снял куртку, аккуратно развесил на плечиках. Уже войдя в комнату, не то спросил, не то сказал:
— Я пройду.
Несколько мгновений Ирина, все еще скованная страхом и обескураженная наглостью гостя, не могла шелохнуться. Лишь когда шок немного отпустил, сняла плащ и, забыв его повесить, прошла в комнату.
Черкасов стоял посреди гостиной и оглядывался. Улыбнулся вошедшей хозяйке:
— Вы считаете меня слишком настойчивым?
'Наглец', - подумала Ирина. Вслух ответила не слишком дружелюбно:
— А вы?
— Я? Скорее нет, чем да. Нет, определенно нет. Думаю, мне давно следовало это сделать.
— Наглец, — уже вслух констатировала она.
Устало присела на диван. Лишь теперь заметила, что до сих пор держит в руках плащ. Усмехнулась нервно, снова повторила:
— Наглец.
Не дожидаясь приглашения, Черкасов устроился в кресле, демонстрируя, что пришел надолго:
— Что вы, Ирина Станиславовна, какой же я наглец? Я глупый нерешительный мальчишка, который слишком долго ждал хотя бы намека на позволение приблизиться. Но сегодня понял — пора. Именно сегодня. Не знаю, что сегодня произошло, просто чувствую, что вам очень плохо. Ужасно, невероятно плохо. Боюсь, если меня не будет рядом, вы сделаете какую-нибудь ужасную глупость. Непоправимую.
Он будто читает ее мысли. Неприятно, когда кто-то копается в твоих мозгах. Вдвойне неприятно, если это делает сопляк, разбивший твое счастье одним удачным жестом.
Улыбнулась натянуто:
— Ошибаетесь. На глупости я уже не способна. Последнюю свою глупость я совершила двадцать восьмого декабря. С тех пор я смертельно, безвозвратно повзрослела.
Сказала — и пожалела об этом. Теперь этот мальчишка возомнит о себе невесть что.
— Я догадывался, что ваши неприятности каким-то образом связаны со мной. Вернее, с тем вечером. Я могу как-то помочь вам?
Так и есть! Нужно срочно брать себя в руки.