Она словно впервые за прошедшие после операции полтора года увидела свое лицо. Глупости, конечно: Ира смотрелась в зеркало по несколько раз в день. Но оценить ущерб смогла только после визита Черкасова. Лишь теперь сообразила, что блестящие результаты труда пластического хирурга понесли невосполнимый урон, и если не предпринять немедленных действий, будет поздно — процесс станет необратимым. Лишь теперь поняла, что, оказывается, ей на это еще не наплевать, что еще хочется хорошо выглядеть, хочется кому-то нравиться.
Кому-то? Неуместная деликатность. Ей хочется нравиться конкретному человеку. Как ни прискорбно, мужу — бывшему мужу — она уже не нужна. Это очень больно. Но, кажется, не смертельно. Однако есть на свете еще как минимум один человек, в чьих глазах Ирине хотелось бы видеть свое великолепное отражение.
И пусть этот человек молод, пусть! Так даже интереснее. Завоевать сердце ровесника — невелика заслуга, хотя и это не всегда легко сделать. А в ее-то сорок один, да влюбить в себя двадцатипятилетнего мальчишку — вот это подвиг, это ли не станет подтверждением ее женских чар?
Конечно, мальчишка никогда не сможет заменить ей семью: Сергея и Маришку. Но последняя надежда на примирение с любимыми умерла не далее, как сегодня утром. Скончалась, не приходя в сознание, даже сама возможность остаться хотя бы приходящей, воскресной, мамой. Настоящей семьи у нее уже никогда не будет — ее место там заняла Трегубович. Как Сергей мог допустить это? Он ведь терпеть не может Лариску!
Ирине не остается ничего иного, как попытаться заменить настоящее чувство суррогатом любви. Пусть так, пускай рядом будет нелюбимый — лишь бы не было этой отвратительной пустоты вокруг!
Не обязательно любить самой. Недаром говорят: из двоих обычно любит один, второй снисходительно позволяет себя любить. Что ж, пусть Ира будет этой второй — она позволит мальчишке любить себя.
Нет, это невозможно! Ему всего двадцать пять. Разница в возрасте — безумных шестнадцать лет. При известной доле фантазии Ирина могла бы быть его матерью.
И пусть, пусть! В конце концов, не собирается же она за него замуж. Зато она перестанет быть одна. Перестанет бояться вечеров и истерически ненавидеть выходные.
Безусловно, она даст почву для злых сплетен о себе. Но и сейчас о ней говорят много гадостей. Так какая разница? Лучше пусть говорят о том, что она обзавелась юным любовником, чем о том, что ее бросил муж. Пускай сплетницы сами попробуют заиметь себе такого поклонника.
Пусть завидуют, пусть! Пусть рядом будет, кто угодно — хоть малолетка, хоть пенсионер. Только бы не быть одной. Только бы ее отпустило это страшное когтистое чудовище под названием Одиночество.
Ирина достала маску-скраб. Пора восполнить причиненный лицу ущерб.
***
Следующим утром Трегубович опоздала на целый час. Ворвалась фурией в кабинет начальницы, 'извинилась' с торжествующей улыбкой на физиономии:
— Ах, Ирина Станиславовна, простите за опоздание! Больше такого не повторится. Вы же сами знаете, каково это — приемы устраивать среди рабочей недели. Этих гостей пока выпроводишь… Не будешь же выгонять? Особенно, если гости — будущий зять и родители мужа.
Прищурившись, взглянула на Ирину. Наверняка мечтала увидеть на ее лице растерянность или ненависть. Но Ира больше не позволит тебе торжествовать, не дождешься!
Помедлив секунду-другую, Лариска с удвоенными усилиями принялась терзать израненное Ирино сердце:
— Да, муж пока еще гражданский. Но уж вы-то, Ирина Станиславовна, лучше других знаете, что штамп в паспорте ничего не гарантирует. Вот был у вас штамп. И что? Сильно он вас от развода спас?
Чтобы не выплеснуть на секретаршу все мерзкие слова, имеющиеся в русском языке, Ирина сжала губы.
— Не это главное, дорогая моя, — менторским тоном произнесла Трегубович, явно издеваясь над начальницей. — Главное — любовь! Когда она есть — никакой штамп не нужен. А с этим у нас с Сережиком все в порядке. Вы бы порадовались за подругу, Ирина Станиславовна, а? Чего молчите-то?
Очень хотелось вырвать шикарные Ларискины волосы прямо с корнями, выцарапать эти торжествующие маленькие глазки. Пожалуй, вчера Ира не смогла бы отказать себе в этом удовольствии — набросилась бы на гадину, не задумываясь о последствиях.
Но Лариска просчиталась — сегодня перед нею была не та Русакова, не вчерашняя. Пусть выглядит так же — но это уже другой человек.
Голос подчинился Ире, не дрогнул:
— Не в вашем положении опаздывать, Лариса Моисеевна. Семейные проблемы оставьте при себе. А опоздание на час — административное нарушение. Официально предупреждаю: позволите себе опоздать еще раз хотя бы на пять минут — будете уволены за систематическое нарушение трудовой дисциплины. Как секретарь, подготовьте приказ с выговором и предупреждением о тяжких последствиях повторного опоздания, в двух экземплярах. На одном из них распишитесь в получении предупреждения. Все, я вас больше не задерживаю, идите работать.
Ларочка опешила. Не того она ожидала.
Ирка ведь должна горючими слезами умываться. Или визжать от бессилия на худой конец. А у нее ни один мускул не дрогнул, будто в самом деле наплевать.
Или и правда наплевать? У нее мужика уводят, дочку единственную, а этой хоть бы хны. Ну да, Ларочка всегда догадывалась, что Ирка — фальшивая сволочь!
Эх… Мало того, что не удалось уесть Ирку. Вместо торжества справедливости Ларочка серьезно подставила саму себя. Двух выговоров за опоздание формально будет достаточно для увольнения — на сей раз вполне законного.
Вот же ж блин, что ж такое? Кругом одни обломы! Сергей вчера все ее надежды превратил в прах — импотентом оказался, сволочь! Был бы мужиком — разве б отказался от шары? А теперь эта гадюка новым увольнением угрожает.
***
Много лет Паулина ждала возможности уйти от ненавистного мужа. Но возможность эта никак не подворачивалась. Они без конца переезжали с места на место, меняя гарнизоны. Из Иркутска в Хабаровск, оттуда на Камчатку. Потом опять Сибирь, Урал.
И никогда они не жили в городах. Города в их жизни представали лишь вокзалами. Основная жизнь проходила в гарнизонах. Именно из-за этого Паулина не могла уйти от Николая. По крайней мере, ей нравилось так думать.
Ну как она без его помощи могла добраться до вокзала? Ладно бы одна — куда ни шло, можно рискнуть уехать на попутке или рейсовым автобусом. Но с вещами, с Вадиком? Разве ж она дотащит все их с сыном пожитки до дороги? А если и дотащит — кто даст гарантию, что она сходу поймает попутку? Что удастся взять билет на первый же проходящий поезд до Москвы. Если не повезет — это что же, тащить чемоданы обратно в гарнизон? Определенно, судьба над нею издевается, ни разу так и не предоставив возможности сбежать.