На самом деле все было не совсем так. Гарнизоны, попутки, вокзалы — ерунда, а не причина.
Причина крылась глубоко внутри Паулины. Настолько глубоко, что сама она вряд ли понимала ее.
Она боялась.
Боялась возвращаться в Москву. Это в гарнизоне она может жить под маской Паулины Черкасовой. Жить бесцветно и незаметно для окружающих. В Москве она может быть только Паулиной Видовской — яркой, знаменитой, всеми любимой и желанной.
Но Видовская канула в лету. Паулина слишком долго выжидала, когда забудется скандал. Он-то забылся, да. Но вместе со скандалом забылась сама Видовская. А начинать заново уже поздно. Николай во всем виноват! Он поломал ей жизнь!
Еще больше возвращения в Москву она боялась мужа. Боялась вызвать его гнев. Боялась побоев. Но больше не их самих — Николай никогда не бил ее сильно. Скорее, обозначал удар. Цель была не сделать Паулине больно, а унизить ее, указать на место. Унижений она и боялась. Но, боясь, не могла решиться на что-то кардинальное. Приятнее было думать о побеге: когда-нибудь она непременно сбежит! Но сбегать на самом деле? С чемоданами, с Вадиком? Вот если бы Николай заказал для них машину…
Несмотря на однозначное недовольство жизнью с мужем, Паулина, тем не менее, оставалась с ним. Злилась, ненавидела его, но… То ли назло ему, то ли назло самой себе, то ли таким образом привлекая к себе его внимание, она раз за разом делала все ему наперекор. Будто находила странное удовольствие в семейных скандалах. И в этой от него зависимости. В унижениях. В безболезненных побоях. В бесконечных сексуальных истязаниях, когда так приятно скорчить гримасу отвращения, с наслаждением тыча в единственную болезненную точку мужа.
Оказалось, зависеть от кого-то — не так уж плохо. Теперь Паулина ни за что не отвечала. Не нужно было думать о чем-то, кроме как жалеть себя. Повседневностью пусть занимается Николай — ей некогда думать о глупостях. У нее жизнь разрушена — она должна думать об этом.
Ради него она бросила сцену. Ради этого мужлана, солдафона! Она была Паулиной Видовской, а кем стала? Офицерской женой, в которой никто не узнает бывшую знаменитость.
Месть доставляла ей невероятное удовольствие. Возможно, именно из-за нее она до сих пор оставалась с этим мужланом.
Самая главная месть, на которую только способна женщина — секс. Для Николая он очень важен — Паулина поняла это сразу, когда он только появился на ее горизонте. Столько чувств он вкладывал в бранные по сути слова, что можно было не сомневаться: именно от ее постельных умений и потерял голову. Значит, лучшей местью ему будет холодность. Отказывать ему в близости она не станет — это было бы слишком просто. Вот отвечать холодностью на его пылкость — самая изощренная месть.
Сама она к сексу была равнодушна. В былые времена относилась к нему вполне лояльно — но тогда в моде была свободная любовь, так что Паулина, вся из себя такая модная, вроде как вынуждена была получать от секса удовольствие.
Хотя… Она не всегда лишь демонстрировала это удовольствие. Иной раз и в самом деле получала. Но получала весьма своеобразно: не в момент близости, а просыпаясь поутру с незнакомым человеком. Это, мягко говоря, бодрило — никогда не знаешь, какой сюрприз тебя ждет, когда откроешь глаза. Когда-то сюрпризом оказался Николай. На ее несчастье.
Нет, мужа она определенно не любила. Хам, мурло, солдафон, а иногда и просто скотина.
Впрочем, днем она редко размышляла о незадачливой своей судьбе. Днем все было нормально: утром ненавистный муж уходил на службу и крайне редко появлялся раньше десяти вечера, что вполне устраивало Паулину. Пока сын был в школе, занималась хозяйством, получая от этого некоторое удовлетворение: это ее дом, она тут хозяйка!
Потом приходил Вадик, и жизнь вообще казалась подарком судьбы. Неужели когда-то она не желала его рождения? Быть не может! Это ей привиделось, не иначе. Вадичка — ее жизнь, ее смысл, ее бог. Ее Вадичка.
Мальчик рос послушным и ласковым. Николай зашугал сына так, что не было нужды заставлять того делать уроки. Вадик быстро смекнул, что проще выучить урок, чем терпеть тяжелую отцовскую руку.
Да и память у мальца была замечательная. Школьные предметы давались с легкостью. Он не столько учил уроки, сколько занимался самоусовершенствованием — даже не зная еще смысла этого слова.
Мог часами вырабатывать каллиграфический почерк, многократно выписывая одну букву различными способами и оставляя на вооружении самый красивый вариант. По нескольку раз переписывал домашнее задание, добиваясь идеального исполнения — ошибки, помарки или банальная небрежность воспринимались им как личное оскорбление.
Позже, когда в школе появились предметы, требующие определенных графических навыков — геометрия, физика, химия — он с видимым удовольствием вычерчивал всевозможные схемы и графики. У Вадима имелся целый набор деревянных линеек и лекал, которые он подолгу перебирал в руках, решая, которой из них стоит воспользоваться в каждом конкретном случае. Пластмассовые принадлежности не использовал: от них уже нанесенные линии могли размазаться, а грязь в тетради была для него абсолютно неприемлемой. Образно говоря, он, как Кай в гостях у Снежной Королевы, часами мог выкладывать из ледышек слово 'Вечность'. А мама часами же могла любоваться сыном, увлеченным любимым делом.
Паулина никогда не работала. Не из-за лени, хотя и не могла даже представить такую ситуацию, когда ей пришлось бы чем-то профессионально заниматься, кроме пения.
Но пение, увы, осталось в далеком прошлом. А потому она, не скрывая удовольствия, с чистой совестью сидела дома, прикрывшись уважительной причиной: приличной работы для женщин в гарнизоне не найти.
Дома хорошо: дома любимый сыночек. Вадичка. Вадюша. Когда он приходил из школы, Паулина словно просыпалась от зимней спячки. Порхала вокруг драгоценного сыночка, кормила не чем попало, а непременно чем-то изысканным. Даже если и готовила из обычных продуктов, то блюдо в обязательном порядке должно было выглядеть нарядным, и подано, как в лучших аристократических домах. Стол накрывался, как в ресторане, с полной сервировкой: тут тебе и белоснежные крахмальные салфеточки в ажурном серебряном зажиме, и целый набор тяжелых мельхиоровых приборов с затейливой головкой. Посуда непременно сервизная, фарфоровая — никакого фаянса, ни в коем случае! Вадик должен воспитываться в лучших традициях интеллигентных семей. И окружать его должна лишь исключительная красота.
Пока мама прибирала после обеда, мальчик полчаса отдыхал с книгой в руках. После этого они вместе садились за уроки. Не было ни малейшей необходимости сидеть над Вадиком и силой заставлять его делать домашнее задание, или следить за тем, чтобы он выполнил его аккуратно и правильно — иначе он и не умел.