Читать интересную книгу Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога - Марат Агинян

с подлинными, искренними, простыми человеческими отношениями, дружбой внутри коллектива, который в моей профессиональной среде называют «терапевтической группой» или «терапевтическим сообществом».

7

На минуту вернусь в наркологическую клинику, где начал работать, перебравшись в Москву. Раз в полмесяца на смену приезжала семейная чета санитаров. Приезжали они, кажется, из Мордовии – тихие, трудолюбивые люди средних лет. Две недели отрабатывали в стационаре, получали деньги, уезжали. Оба санитара были просты, комфортны в общении, в их поведении не было страха или лести: они спокойно смотрели в глаза собеседнику, говорили прямо, могли выражать несогласие и делились своими соображениями, если таковые имелись. Не чурались пациентов наркостационара – весьма непростых, как правило, людей. Я неоднократно наблюдал, как в коридоре отделения безобразничает какой-нибудь VIP-пациент с героиновой ломкой: материт врача, орет на медсестру, разбивает кулаки о стену, потом садится на кушетку и плачет, а санитар из Мордовии, проходя мимо него со шваброй и ведром, присаживается рядышком, заводит разговор, и тот поначалу жалуется на что-то, но постепенно успокаивается и идет к себе в палату. Я думал: «Браво! Именно так и должно быть! Все в больнице – те, кто там работает (врачи, медсестры, санитары), да даже стены и воздух отделения, – должно помогать пациентам, а не одни только медикаменты».

Об использовании целительной силы человеческого общения в психиатрической практике одним из первых задумался врач Максвелл Шоу Джонс[64]. В одной из лондонских больниц он основал то, что сегодня называют «терапевтическим сообществом». Шла Вторая мировая война, больницы были переполнены солдатами – ранеными, искалеченными, потрясенными. Так называемый военный невроз плохо поддавался лечению существовавшими в то время методами. При больнице Модсли были развернуты два психиатрических госпиталя. Наблюдая за персоналом, Максвелл Джонс догадался, что больным в гораздо большей степени, нежели медикаментозное лечение, помогает общение с врачами, медсестрами и младшим персоналом. «К середине 1940-х годов, – вспоминал Джонс, – я обрел твердую убежденность, что мы стоим на пороге открытия новой важнейшей терапевтической модели». Доктор разделил пациентов на две группы: при одинаковом и стандартном для того времени лечении в одной группе взаимодействие персонала с пациентами не выходило за рамки типичного для госпиталя ролевого репертуара, тогда как в другой группе Джонс организовал некое подобие терапевтических собраний. Пациенты и персонал отделения встречались, разговаривали, каждый имел возможность выносить на обсуждение то, что его беспокоило, получал советы, слова поддержки, да и просто пользовался возможностью выговориться и быть услышанным. Персонал не доминировал над пациентами; это была эгалитарная демократия: люди общались между собой как равные с равными, без давления и принуждения. Джонс обнаружил, что во второй группе большее количество пациентов идет на поправку. Таких исследований он провел несколько и каждый раз приходил к одному и тому же выводу: общение лечит. Медикаментозное лечение остается на своем месте, оно нужно и важно, но, помимо лекарств, пациенты нуждаются в человеческом и человечном общении. Конечно же, не все шло гладко: возникали конфликты со второй частью больницы, а также с местными жителями – люди жаловались на «Макса и его гангстеров». Тем не менее Максвелл Джонс создал терапевтическое сообщество как отдельный вид помощи лицам с психическими уязвимостями и доказал его эффективность.

Параллельно с деятельностью Джонса и независимо от нее развивалась вторая ветвь движения терапевтических сообществ, которая получила название «нортфилдские эксперименты», и в литературе о терапевтических сообществах чаще всего упоминаются именно они. Руководили этими экспериментами авторитетные профессионалы – пионеры групповой терапии Уилфред Бион, Джон Рикман, Зигмунд Фоукс и другие. «Легенда о Нортфилде, – пишет не без гордости Том Харрисон в книге – летописи этой больницы, – сродни мифу о творении. Все, кто работает в групповой психотерапии, в терапевтических сообществах, арт-терапии, терапевтических социальных группах или любом другом близком пространстве, знают об этих истоках. В начале 1940-х годов военный госпиталь Нортфилда стал олимпом психологии и психотерапии. Теперь мы дорожим этим легендарным прошлым и знаем, что мы потомки богов»[65]. Эксперименты «Нортфилд-1» и «Нортфилд-2» были организованы по инициативе британского министерства здравоохранения. Оба эксперимента пошатнули устоявшееся представление о пациентах как пассивных получателях лечения. Люди активно включаются и борются за свое восстановление, оказавшись в подходящей социальной среде. В такой среде, которая дает место отдельно взятому человеку, принимает его безоговорочно, слушает его с должным состраданием и задумывается над тем, о чем он поведал. Эти два течения – проекты Максвелла Джонса и эксперименты Нортфилда – заложили основы теории и практики коммунарного движения в психиатрии. В настоящее время терапевтические сообщества являются неотъемлемой частью национальных психиатрических служб многих стран.

К концу 2015 года я, размышляя о будущем нашей программы, видел четыре неразрывно связанных между собой подхода к инициации и поддержанию позитивных поведенческих изменений: 1) образование (psychoeducation); 2) самопомощь; 3) взаимопомощь; 4) профессиональная помощь. Для меня становилось очевидным, что, продолжая оказывать профессиональную помощь, на деле я с большей охотой участвую в создании группы взаимопомощи. Мое сердце там, в группе. Жизнь группы – важная часть моей жизни. Это может запутать меня и других. Я решил создавать и развивать терапевтическое сообщество, а для оказания профессиональной помощи нанять психиатров, наркологов и психологов.

8

– Выключайте мобильники, ребята. Тишина! Мотор!

– Сначала я пошел к психологу, – говорит Олег. Он сидит на высоком табурете, перед ним барная стойка, на ней стакан с коричневым напитком и льдом. Олег изображает человека, который разговаривает со стаканом. Ну или с самим собой. Что одно и то же.

Идет съемка. Снимаем фильм про алкогольную зависимость. Для беседы с Олегом съемочная группа выбрала предельно красноречивую локацию – андеграундный бар в не до конца снесенном доме. Ступени из арматуры, треснувшие стены, покрытый плесенью бетон, серость, сырость, грязь в углах. Дом агрессивно изрисован граффити снаружи и внутри. Мы попали в предбанник ада для жертв проблемного пубертата, начинающих выпивать выпендрежников и зашедших слишком далеко горьких пьяниц. Ну или рая – как посмотреть. Олег – один из героев фильма.

– Чтобы узнать, как бросить пить?

– Я пошел к психологу и говорю: «Что-то не так в моей жизни, почините ее. Я вот живу, и нет в моей жизни ни радости, ни глубины, ни смысла. Причем уже давно. Много лет». – Олег молчит. – А ушел с пониманием, что много пью, пью каждый день и, пока не уберу алкоголь из жизни, так и не пойму, что же в ней сломалось. Ничего нового или необычного, но, если начистоту, реальное решение жизненных проблем часто начинается с признания простых, скучных, очевидных вещей.

Потом Олег пришел в «Привилегию». Налысо бритый, с суровой бородой, немного отстраненный и серьезный. Проблема плюс-минус как у остальных: пьет много лет, живет с ощущением пустоты, мечтает об осмысленной жизни. Понял, что дело в алкоголе, по крайней мере, частично. Хочет бросить. Не знает, с чего начать. Родители пили, оба умерли от причин, связанных с алкоголем.

– Помню Новый год, – рассказывает Олег, глядя в стакан. Там среди кубиков льда плещется чай – имитация Whiskey on the Rocks. Кинокамера скользит вперед, оператор снимает лицо Олега крупным планом: на нем выражение скорее задумчивости, чем грусти. – По телику показывали советский фильм про алкашей – мрачный, безысходный, тошнотворный. «Собачий пир», кажется. В фильме тоже был Новый год. И вот я смотрю на экран – там пьют герои. Перевожу взгляд на родителей – тоже пьют. И там и там одно и то же – бессмысленное пьянство и распад.

Олег вырос, думая, что уж он-то не станет таким, как родители. Выучился, пошел в инфобизнес, женился, стал отцом, работал, со временем дорос до топ-менеджера в международной ИТ-компании. Полный порядок, если говорить о привычных свидетельствах внешнего благополучия. Но… пил. Год за годом, день за днем.

Я рассказал ему о стадиях поведенческих изменений и постарался донести главную идею: для того чтобы бросить и быть довольным своей трезвой жизнью, не нужно обладать блестящим интеллектом или стальной волей, нужно только делать то, что положено делать на текущей стадии. Потом – то, что положено делать на следующей. И так далее.

– Звучит понятно, четко и логично, – сказал Олег. – Когда я начну?

– Когда сам посчитаешь нужным.

Олега это удивило. (И не только его.