занавесью их развели в разные стороны.
Там в стойлах стояли лошади, пахло навозом, было темно и грязно.
Грабе стоял по одну сторону прохода, великан по другую, их разделяла толпа атлетов в разноцветных костюмах.
– Это чёрт знает что такое! – взвизгивая, закричал оскорблённый атлет. – Он совсем не знает борьбы! Он не поборол меня, я не коснулся лопатками, но я ушибся, чёрт возьми! Почему он не хотел репетиции?
– Можно побороться ещё! – прогудела громовая нота.
– Нет, я с ним бороться не желаю! – заявил атлет.
Тогда между мощных атлетических фигур мелькнула жалкая фигура хозяина цирка. Все расступились перед ней. Директор цирка во фраке и чулках, с длинным хлыстом в руке, подошёл к громадной фигуре в чёрном трико и, поднимая голову вверх, чтобы видеть лицо исполина, пропищал:
– Вы не можете получить приз, потому что боролись не по правилам и не положили на обе лопатки… Грабе не желает бороться с вами…
– Как? – загрохотал ужасающий голос. – Не могу получить? Это что ещё такое? Да я вас всех переломаю! А ты, несчастная личность, благослови свою судьбу за то, что ты слишком ж-жал-лок, чтобы я б-бил такую… к-кар-ракатицу! Посмотри на себя, на кого ты похож?
Великан промолчал секунду и рявкнул трагически:
– На об-безья-ну!
Начался гвалт и скандал.
Через несколько времени громадная фигура в своём рваном костюме и сапогах с выглядывавшими пальцами сидела в буфете цирка за бутылкой пива. Фигуру окружала буфетная публика.
– Д-да! – рокотал феномен голосом, от которого рюмки жалобно звенели на стойке. – Не за-пла-ти-ли, мерзавцы! Отделались пятнишницей! О, проклятая моя сила! Моё несчастие! Из-занеё я б-бедствую…
От последнего слова всё затрепетало в буфете, а великан печально опустил на громадную грудь красивую голову, украшенную причудливыми, роскошными кудрями.
1900
Об А. Л. Дурове
Очерк
На моём письменном столе лежит книга об Анатолии Дурове.[41] Тут рассказы из его богатой приключениями жизни, большей частью печальные, написанные просто и правдиво, по-видимому, без всякой «выдумки», стихи, анекдотические воспоминания, забавные шутки, интересная и грустная автобиография «царя смеха», описание его музея в Воронеже и серьёзная статья «О смехе».[42] Много фотографий, рисунков и портретов самого Дурова то в «шутовском наряде» со смеющимся лицом, то в обыкновенном человеческом виде, и тогда с портрета смотрит на вас хорошее, чуть-чуть печальное лицо с живыми, умными глазами, в которых притаился смех.
Эта двойственность его лица сказалась и в содержании книги, даже более, отразилась вся пестрота, разнокалиберность, разносторонность, «неожиданность и несообразность» многочисленных талантов этой широко одарённой оригинальной натуры. Анатолий Дуров – порядочный художник и поэт, яркий актёр, декламатор, сатирик, беллетрист, гимнаст, коллекционер, остроумный человек и единственный в мире клоун.[43] Всё это – весёлое и грустное, серьёзное и смешное – одновременно существует в нём. Совсем не весело читать, например, рассказ «Тюрьма», где описываются переживания бедного шута, попавшего прямо из цирка в германскую тюрьму за светлую шутку,[44] которую сочли оскорбительной для короля. Короли не любят шутить, и перепуганный шут в ужасе плачет в каменном мешке. Чтобы как-нибудь утешить самого себя, он начинает «петь, становиться на голову, ходить на руках». Странный арестант.
«Людей, людей мне дайте!» – кричит он в исступлении. Если б король мог видеть шута, отнятого у людей, ходящим в тюрьме на руках, он, вероятно, рассмеялся бы, приняв и горе за новую шутку.
Поучительно прочесть и автобиографию Дурова. Это печальный рассказ о сиротском одиноком детстве, лишённом материнских ласк, бегстве от строгих педагогов в ярморочный балаган, скитаниях с балаганной труппой, где акробаты спали на голом полу, подкладывая под голову собственные ноги и т. д. Это был тернистый путь настоящего таланта, человека с определённым призванием. И, даже сделавшись «известным», он не был избавлен от таких трагических положений, когда антрепренёр цирка силой вытащил его из квартиры от постели умирающего ребёнка и вытолкнул на арену: «Смейся, паяц!»
А эти мелкие его рассказы о мелких людях, мстивших за острое словцо ударом «сзади», истреблением его дрессированных зверьков, отравлением любимой учёной лошади и поджогом здания его цирка.
Всё это говорит о том, что не так-то уж легко и весело быть «царём смеха» и не совсем безопасно «смешить людей»; сила смеха страшна, и человека, в выдающейся степени одарённого этой силой, ненавидят и боятся те, по спинам которых прогулялся резко звучащий бич его сатиры. «Царя смеха» преследуют уязвлённые подданные и не любят короли…
Загадочна душа таких редко родящихся людей, как Анатолий Дуров – поэта и сатирического артиста, с капризной насмешливостью избравшего своей аудиторией цирковую толпу и поприщем роль «шута». Он всегда говорит с народом, говорит, бросая в толпу острые мысли, крылатые словечки, едкие и подчас дерзкие насмешки над сильными и власть имущими. Этим он известен, за это любим и за это не будет забыт, как забыты многие «любимцы публики». Имя его более, чем шута Балакирева, сделается анекдотичным и легендарным, а след, оставленный им в наше жизни, уже и теперь не имеет ничего общего с простым шутовством.
Анатолий Дуров – не шут. Ничего шутовского не оказалось в нём как в человеке, когда я лет семь тому назад впервые познакомился с ним. Это было в Заволжье: я ехал по железной дороге в один приволжский город. Стоя у окна в коридоре вагона и любуясь проплывавшими мимо зелёными полями и лесами, я в то же время заметил, что какой-то скромно одетый человек средних лет и среднего роста внимательно следит за мной и ходит около, как бы желая вступить в разговор. Наконец, он решился и, приподняв котелок, вежливо спросил меня, не тот ли я писатель, за которого он меня принимает. Убедившись, что не ошибся, он протянул мне руку и отрекомендовался:
– Анатолий Дуров.
Мы разговорились. Он ехал с цирковой труппой в этот же город давать спектакль и попросил меня заглянуть на спектакль. Я обещал. Дуров заговорил о моей деятельности. Оказалось, что он не только артист, но ещё поэт и художник. Разговор перешёл на литературу и тогдашние бодрые настроения русского общества: я убедился, что имею дело с интеллигентным, чутким человеком. Это был вежливый, вдумчивый, серьезный собеседник. За все время беседы он, кажется, ни разу не улыбнулся, и странным казалось, что профессия этого солидного, даже немного печального человека – смех. На вокзале мы расстались добрыми знакомыми, я ещё раз обещал прийти на спектакль.
Случилось, что в день спектакля мне нужно было ехать: пароход отходил часов в одиннадцать ночи. Всё-таки перед началом представления я