class="p1">– Много было у меня возни с тобой,
зелёный, но всё-таки я победил…
Нечего, конечно, говорить, что эта гастроль его оказалась и последней. Но Дуров не унывал. Это удивительно пружинистая личность, которую энергия никогда не покидала. Его неоднократно обкрадывали в некоторых провинциальных городах, кассиры сбегали вместе со сбором, оставив Дурова буквально в нищенском положении, но Дуров не терялся. Он находил в себе силы преодолевать всё это незлобливо.
Одно время ему очень не везло: были у него личные семейные неурядицы, шла у него борьба с братом, горели его цирки, умирали животные, но всё же он сохранил в себе какую-то особую ясность.
Не могу не отметить того, как Анатолий Дуров отзывался всегда хорошо о своих коллегах-клоунах. В среде цирковой… это явление исключительное. Не любил он итальянских клоунов и не пользовался симпатиями и у них, и, когда однажды в Италии гастролировал брат его Владимир Дуров, итальянские клоуны, приняв его за Анатолия, засыпали табаком глаза знаменитой собачки его Бишки.
Моё последнее свидание с Анатолием Дуровым происходило в Петрограде задолго до войны. Дуров показал мне свою статью, помещённую в какой-то московской газете, и по ней, насколько я припоминаю, могу сказать, что он не был лишён и литературных способностей,[38] хотя он сознался мне, что в «данной» работе ему помог опытный журналист.
В Дурове мы потеряли человека с кипучим темпераментом, одарённого природным комизмом, большой отзывчивостью и умением понимать искусство.
1916
Анатолий II
Это – клоун Анатолий Анатольевич Дуров, сын Анатолия I, знаменитого покойного русского клоуна. Мы не без основания обозначили здесь порядок рождения торжественными римскими цифрами. Давно известно, что лишь королям и клоунам принадлежит привилегия обращаться друг к другу, официально и интимно, со словами: «Мои cousin».
Нынешний, молодой, Дуров не унаследовал от отца ни его остроумия, ни находчивости на манеже, ни голосовых средств, ни изобретательности в репризах, которые уже давно стали ходящими местами повсюду на Земном Шаре, где существуют постоянные цирки или полотняные «шапито».
Скорее, он пошёл по стопам своего дяди, и ныне живущего в Москве, Владимира.
Тот понимал животное и зверя. И животные его понимали. Но брал он своё зверьё уже дрессированным,[39] в Гамбурге, от знаменитого Гагенбека, причём, надо сказать, что в постоянном дрессинге поддерживала бессловесных сотрудников его неутомимая и талантливая жена Анна Игнатьевна. Однако опыты гипнотического внушения собакам у Владимира Дурова были поистине замечательны.
А. А. Дуров работает с животными, которых дрессирует он сам, с их младенческого возраста. Его правило: ни удара, ни крика, ни наказания. Конечно, прикормка имеет своё постоянное значение. Но главнейшим образом ласки и разговор.
Его цирковые номера не отличаются большим внешним эффектом. Но знаток дела будет посещать сеансы Дурова во второй раз, в третий и десятый.
Совместить дружественные выступления перед публикой таких артистов, как, например, лису и петуха, кота и белых мышей, – это дано не всякому. Ещё мудрёнее выдрессировать хорька и енота. Нам казалось, что хорёк – единственное животное, об которого могут обломать зубы, руки и ноги все дрессировщики мира. Однако дуровский хорёк целуется со своим хозяином, танцует на ковре какой-то нелепый верблюжий танец и бегает зигзагами между тоненькими столбиками. Енот, оказывается, непонятливее. «Только и умеет, болван, что стрелять из пистолета!»[40] – с унынием говорит Дуров.
У Дурова есть ещё олени-карлики, множество собак, мартышка Монго – необыкновенная умница, но, к сожалению, большая кокетка, и множество других млекопитающих и пернатых. Мечтает он, бедняга, купить шимпанзе, но – увы! – молодящиеся старики вогнали цену на этих благородных обезьян в десять тысяч франков. Как купишь? А жаль. Мы бы увидели знаменитого Морица окончившим не приготовительную школу, а Кембриджский колледж.
1926
С. Г. Скиталец
Несчастье
Рассказ
Антрепренёр городского театра и директор цирка имели между собой весьма важный разговор. Они сидели в гостиной антрепренёра, весьма уютно обставленной, и обсуждали свои дела. Оба они были маленькие, щупленькие, бледнолицые, дряблые, с тонкими руками и ногами и безобразно отвисшими животами. При разговоре мускулы их лиц нервно передёргивались. Физическая дряблость и нервная расшатанность, казалось, нарочно были соединены в них для показания вырождения человеческого рода. У антрепренёра было круглое личико, заплывшее бледным жиром, гладко выбритое, кругленькое брюшко с красовавшейся на нём толстой цепью, и коротенькие ножки, которые он то и дело закладывал одна на другую, покачивая носком сапога. У директора цирка было лакейское лицо с оттенком шельмоватости и вместе ограниченности, с узким лбом и беспокойно бегающими бесцветными глазками. Лицо его было увядшее, жёлтое, нервное и желчное. У обоих на маковке просвечивали лысинки.
В данный момент у них настроение было весёлое, они только что покончили между собой какое-то «дельце» к обоюдной выгоде и весело хихикали. Антрепренёр хлопнул директора по колену и весело подмигнул ему.
– Хе-хе-хе-хе1 — покатывался директор.
– Хи-хи-хи-хи — вторил ему антрепренёр тонким, сиплым голосом.
Вдруг их лица вытянулись. На них выразилось недоумение.
В комнату, откуда-то снизу или с улицы, доносились совершенно непонятные звуки, что-то вроде подземного грома.
– Это что? – спросил директор.
Антрепренёр прислушался.
– Это гремят экипажи! – сказал он успокоительно.
– Нет, – отвечал директор, – это кто-то говорит.
Они опять прислушались.
По лестнице необыкновенно тяжёлыми шагами кто-то поднимался к передней. Снизу слышался протестующий голос слуги.
Подземный гром делался всё яснее.
– Барин не принимает! – раздался встревоженный голос горничной.
И вдруг из передней зарокотал нечеловечески густой голос:
– Н-ну, я подожду, когда примет!
На свете не было ещё такого протодиакона, который мог бы так говорить.
Послышался треск сломанного стула. Чувствовалось, что на него опустилась какая-то масса.
В комнату вбежала побледневшая горничная.
– Савва Гордеич, извините! Пришёл какой-то страшный. Нейдёт, никого не слушает. Стул сломал…
Два толстеньких человечка вскочили со своих стульев.
– Пусть войдёт! – пролепетал антрепренёр в недоумении.
Обе половинки высокой двери растворились, и всё это отверстие заняла колоссальная фигура.
Такой фигуры никогда не видал не только антрепренёр, но даже и директор цирка.
Это был молодой гигант, роста не ниже сажени, страшно широкоплечий и даже с наклонностью к толщине. Когда он громадной ручищей стащил с головы дырявый картуз, по плечам его причудливыми завитками рассыпалась рыжая львиная грива.
Лицо его было круглое, довольно свежее, с небольшими рыжими усами и карими глазами, смотревшими из-под густых нависших рыжих бровей.
На нём было короткое истасканное и дырявое пальто, плотно запахнутое, и обтрепанные брюки, из-под которых высовывались исполинские сапоги, совершенно изношенные, без галош, так