Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

думая, что этим они влияют на свою судьбу, так и сейчас всё курят опиум для народа. Лучше бы общественно-полезным трудом занимались, мели бы улицы — да не метлой, а каким-нибудь влажным ветром, липучкой из углерода, метана и углекислого газа (что это такое, сам не знаю). Раз уж так далеко ушли в своем летосчислении. Мне просто осточертели эти пятиразовые намазы среди военных, гражданских, и мечеть тут рядышком, муэдзин чуть свет горланит, спать не дает или нагоняет кошмары. Все-таки я бы запретил атеистам поступать на арабский. Да и на персидский. Так вот, дело, конечно, не в цифири. Вон, Саудовская Аравия или Арабские Эмираты, их прет, как на дрожжах, строят города будущего, сманивают ученых, ведут разработки. Как делал Старец Горы (кстати, тебе еще не попадался там живой ассасин?). И дело не в цифири, а в нефти, в умном ее использовании.

Маа саляма[174], лейтенант!

Песчаный монах в Йеменском затворе

Песчаный монах все-таки ошибался, говоря, что они находятся с Бацзе на одной волне времени. Нет. Афганистан и Иран ведут летосчисление по солнечной хиджре, а остальные мусульманские страны — по лунной. И эти летоисчисления не совпадают. В Афганистане сейчас — 1362 год солнечной хиджры. И это Стасу почему-то нравится. Люба объяснила в письме, почему, мол, как будто Мухаммад отправился из Мекки не в Медину, а… точнее, да, в Медину, но в Солнечную Медину. В Медину, которая находится где-то еще в Солнечной системе. И не на верблюдах, а в космической ракете. На что Стас ей ответил: зачем придумывать какую-то ракету, пророк однажды вмиг перенесся в Иерусалим на Бураке, космической лошадке. А вообще объяснение Любы пришлось ему по душе. Раньше она как-то не особо интересовалась Востоком, учась в МАРХИ[175], ее больше увлекали искания всяких Корбюзье и Салливанов. Хотя она и любила персидские медитации Стаса. Но разделяла брезгливость ко всему восточному, свойственную ее старшей сестре, уже преподававшей на кафедре романской филологии Воронежского института испанский. Тут, видимо, сказывалась застарелая испанская, как говорится, грусть от вторжения бедуинов на Пиренеи в восьмом веке.

Кругом одни лингвисты, толмачи-драгоманы. Подобное тянется к подобному. Удивительно, что Люба уже не филолог, не переводчица, или хотя бы поэтесса, или уж на худой конец журналистка, а студентка МАРХИ, и она еще учится. Учится строить города будущего. Можно себе представить, в какой ужас она пришла бы, узрев глиняный муравейник Кабула сверху. Или Газни. Ей про прапорщика он писать не стал.

Сунь Укун ответил последним.

Дружище Бацзе! Ну что тут сказать?.. Лозунги и эмблемы всякие имеют значение. Раз. Это всё символы. А кто-то умный (наверняка древний китаец) говорил, что человек — животное, питающееся символами. Два. Цифры тоже могут быть такой пищей. Три. Ответил?

Нет?

Тогда вот, что скажу: кшана. Есть такое понятие в буддизме. Это время существования дхармы. Кшана равна одной тысячной моргания глаза. Это время, рассеченное бритвой. И попробуй схватить кшану. Скажи себе: сейчас я моргну, и это будет кшана. Ждешь-ждешь — и ни фига. Морг и не успел, морг, морг и… Тьфу-тьфу-тьфу, как говорится. Я имел в виду морганье, а вышло как у Пушкина: «И глядь — как раз умрем».

Нет, я к тому, что мы настоящего не можем зафиксировать, а что уж тут рассуждать. Вот потому-то все и является иллюзией. Время, пространство. Только тоска почему-то не иллюзорна.

Я продолжаю изнывать в казахском варварстве. Надеюсь, ты не забыл, что для жителя Поднебесной все прочие люди являлись варварами. Монголы, русские, итальянцы, французы и т. д. Моя мечта с пионерского лагеря, ну как меня стали кликать Китайцем, — достичь Поднебесной и хотя бы немного пожить под китайскими облаками с разноцветными бабочками Чжуан-цзы. Но вместо Поднебесной меня сунули в этот овечий загон. Тут кругом пасутся отары. Отовсюду доносится блеяние.

Правда, у меня есть кое-какие развлечения, конечно. На заставах прошу офицеров, чтобы они хоть кого задержали. Попрактиковаться. И вот недавно погранцы накрыли перебежчиков, китайцев. И я их допрашивал, отводил душу. Но оказалось, что они никакие не перебежчики, а просто пастухи, искали удравших овец. На той стороне тоже овцеводство процветает. С первого взгляда и не врубишься, жильцы это Поднебесной или наши зайсанцы. Все на одно лицо. Одеты в полушубки, в треухи, черт их разберет. Помурыжили их да и отвели на китайский КПП, передали на ту сторону. Китайцы наших зайсанцев тоже отдают. Консенсус у нас полный.

Тут рядом горы, хребет Саур. И когда в свободное от трудов праведных время гоняю на мопеде на рыбалку, купил мопед у одного старика Баяна (такое имя, казахское), потерявшего в аварии сына, так вот, короче, на обратном пути забираюсь на склон, сажусь, достаю термос с китайским чаем, самсой — пирожками такими с фаршем из конины, лука, перца, уплетаю да и поглядываю на облака, как они дрейфуют в степи и горы Поднебесной, я их тоже вижу в хорошую ясную погоду. По прямой тут до границы пятьдесят верст.

Кстати, твой земеля Пржевальский тут бывал, из Зайсана начинал вторую свою великую экспедицию. И третью. Я взял тут по блату его труды, почитываю, разглядываю карты. Он, короче, шел навстречу Сюань-цзану. В третьей экспедиции — до Лобнора, а в четвертую — до Хами и Дуньхуана. И даже он заглядывал в пещеры Могао, их еще называют Пещерой Тысячи Будд.

В те времена там водились даже тигры! Может, наш монах с ними сталкивался. Пржевальский говорит, что Лобнорская пустыня, ну это Такла-Макан, по которой и шел из Китая монах, самая дикая и бесплодная из всех, что ему доводилось видеть. Охотники Лобнора, охотники на диких верблюдов жаловались ему, что все верблюды прячутся от них в зыбучих песках на востоке. Эти охотники и пытались за верблюдами сунуться, в барханы, которые они называют песчаными горами, а проплутали там день и два, увязая в сыпучей субстанции по щиколотку, а вьючные ослы — по яйца! — и чуть живы убрались восвояси. А наш монах там шел один-одинешенек, прикинь? Правда, Пржевальский, полагает, что все-таки там есть где-то ключики, бьют, иначе, мол, как же те верблюды-дикари выживают? Но это он рассуждал, еще не побывав в самой пустыне. А вот в третьем путешествии и побывал, когда вышел на Дуньхуан. И вот, пусть твой земеля говорит, лучше не скажешь: «На третьем и четвертом переходах от Хами пустыня явилась нам во всей своей ужасающей дикости. Местность здесь представляет слегка волнистую равнину, по которой там и сям разбросаны лессовые обрывы <…> Растительности нет вовсе. Животных также нет никаких, даже