Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

же Конь Аш Два О

Стас, конечно, знал о каввали, распевании суфийских стихов, преподаватель Джахангир Дорри им рассказывал. Но вот про пакистанского певца Хана ничего не слышал, хотя, хм, до Пакистана рукой подать, двести кэмэ до Хоста, приграничного афганского города.

Познания и предпочтения в музыке у Стаса были скромные. Нравились всякие барды, вот Высоцкий, Суханов, Клячкин, Визбор. Он и сам на гитаре немного играл. Мог послушать и то, что любили Сунь Укун с Юркой, Песчаным монахом, а вот вкус Коня Аш Два О повергал его в трепет, граничащий с ужасом. Как-то Конь усадил всю четверку у себя в комнате и поставил кассету с Рихардом этим Штраусом, с симфонической поэмой «Also sprach Zarathustra» — «Так говорил Заратустра». Это была изощренная пытка. Друзья переглядывались, Сунь Укун ерзал и корчил рожи, так, чтобы хозяин не видел. Ша Сэн просто закрыл свои разноцветные глаза. А Конь натурально кайфовал, его серые глаза сияли, шнобель аж вспотел. Нет, на Блока он не был все-таки похож. Ну или был карикатурой Блока. И он заглядывал в лица друзей, стараясь отыскать в них признаки блаженства.

И когда прозвучали последние такты, Конь торжествующе вопросил собрание: «Ну как?!»

Никто не хотел отвечать. Конь настаивал, мол, поделитесь впечатлениями. И тогда Сунь Укун не вытерпел и ляпнул со всей откровенностью: «Наверно, немцы это слушают в моменты невосполнимой утраты для родины и партии. Как у нас — Чайковского». И Ша Сэн с Бацзе засмеялись. Сунь Укун, как обычно, попал в десятку. Конь потребовал ответа у Ша Сэна. Тот честно сказал, что из классики любит только оперу. Помолчав, добавил: «Иисус Христос — суперзвезда». Настал черед и Бацзе. Что он мог сказать? Сказал, что предпочел бы Иоганна… «Себастиана?» — подхватил Конь с вспыхнувшей надеждой. «Штрауса», — промямлил Бацзе, хотя по большому счету ни тот ни другой ему не нравились.

«Вы конченые дикари», — подытожил Конь и больше никогда не мучил их классической музыкой.

Вообще тут была какая-то забавная несуразность, внешность Коня, скорее, говорила о рок-н-ролле или соответствовала музыкальным предпочтениям Стаса — барды, Высоцкий. Тем не менее, надев парадный темный костюм в полосочку, повязав обязательно галстук, начистив узконосые штиблеты, спрыснув выбритые щеки и подбородок французским одеколоном «Drakkar Noir» и благоухая бергамотом, лимоном, мятой и розмарином, слегка и гвоздикой с дубовой корой, этот долговязый и сутуловатый Конь с тяжелым шнобелем торжественно шествовал в лучшие концертные залы Москвы на выступления симфонических оркестров и камерных ансамблей, а также органистов и пианистов со скрипачами и виолончелистами. Правда, там, как правило, Конь сразу же знакомился с кисейными девушками, угощал избранницу в буфете шоколадным мороженым и после концерта провожал и потом некоторое время встречался… пока их взгляды не вступали в неразрешимое противоречие. На музыку? О нет, разумеется, на жизнь и главную ее ценность — свободу. Лучше я буду спать на воловьих шкурах, чем на их званиях и почестях, как говаривал старина Заратустра. Свободу люблю я и чистый воздух над свежей землей. Звание семьянина было не для него. Да и какое семейство, если еще учиться надо?

И все подозревали, что вот за этими кисейными барышнями Конь туда и ходит. Очень оригинальный способ, так сказать, возвышенный. А Бетховен и Григ с Моцартом и Шостаковичем — лишь предлог и прикрытие. «Besser zehn Neider denn ein Mitleider», — отвечал им с усмешкой Конь. А когда по требованию компании перевел: «Лучше десять завистников, чем один сочувствующий», — все наперебой стали клясться, что не завидуют. Лучше вообще монахом быть, чем претерпевать такую музыкальную казнь. Это Генка Карасев, он же Сунь Укун, вспомнил, что в Китае было наказание музыкой. Ну, точнее, музыку использовали как инструмент перевоспитания. К примеру, чиновник был уличен во лжи, и его следовало мурыжить тоном «гун», который развивает чувство искренности, по трактату Конфуция; или человек совершил какой-то жестокий поступок, тогда ему прописывали тон «цзюе» — тон человечности.

Все не до конца верили в искреннюю любовь Коня к симфониям и всяким скрипичным сонатам. Никакого разумного объяснения этой якобы любви просто не было в природе. Родители Коня никак не были связаны с музыкой, они были мастерами по обработке могильных плит, резали, шлифовали гранит. Ну, родственники отца достигли степеней известных, старший брат завлаб в исследовательском институте, сестра главный бухгалтер в этом же учреждении, а младший брат — дипломат. Но там существовали какие-то разногласия, и они семейство Коня не жаловали. Лишь дядя иногда присылал из Австрии поздравительные открытки; а когда наезжал в Москву, то приглашал на свою дачу брата с сыном и одаривал их всякими вещами, одеколоном, а брату, страстному курильщику, всегда вручал пару блоков «Мальборо». Вот ницшеанство Конь от дяди точно подхватил. Но не меломанство. Дяде медведь на ухо наступил, он еще мог послушать грохот первомайского духового оркестра, но не более того. Дядя был бездетен и, вероятно, именно поэтому единственный из той родни поддерживал отношения с братом и его сынишкой.

В общем, как Конь подсел на классику, оставалось загадкой.

Вторым откликнулся Ша Сэн из Северного Йемена.

Мархаба![172] Драгоман Бацзе! Как поживаешь, газнийский брат? Мы с тобой точно братья, почти родные, твоя письменность основана на моей, «вера» одна, и живем мы в одно с тобой время, в 1404 году хиджры[173]. И наши местообитания чертовски похожи, брат. Песок и глина, верблюды, ишаки, верблюжья колючка, песчаные бури, брюшной тиф и желтуха, разруха и нищета. Правда, война в твоих краях уже идет, а тут она дремлет, но порой видит сны. Только наше захолустье в них не попадает. Иногда мне от этого обидно. Говорят, что плохой мир лучше доброй войны. Но в войнах рождались государства и цивилизации. Наша страна вела великие войны и в итоге стала супердержавой. А сколько воевали греки? Евреи? Арабы? Египтяне? Индийцы? И они заложили основы всеземной цивилизации. Где-нибудь на Таити история дремала, ну и чего они там добились? Мир — это сон, дрема. Война — бодрствование. Война — это роды, да, кровавые, но других и не бывает. И я тебе завидую. Там у вас творится история. Но, честно сказать, твой прапорщик все-таки ошибся. Сейчас попробую объяснить. Он пытался доказать, что раз 15-й век, то и развитие соответствующее. Мы, мол, старше, в двадцатом веке. Но знал ли он, какой год сейчас у евреев? 5744-й. Их календарь со дня сотворения Адама. А у православных вообще 7492 год. Значит, они самые передовые? Ну, по грекам этого не скажешь. А по идее, эта магия цифр и должна бы на них воздействовать. Но православные, как перлись в церквушку со свечкой,