или иного процесса зависит от перспективы и исследовательских задач наблюдателя. Историческая социология и близкая ей по форме мышления всемирная история обычно со временем не мелочатся. Типичным примером подобного мышления может служить фраза социолога Джека Голдстоуна, который пишет, что за «очень короткое время» – между 1750 и 1850 годами – большинство стран Западной Европы в экономическом отношении достигли состояния модерности[251]. Однако наряду с такими широкими мазками исследователю всемирной истории не следует пренебрегать и дробной (пусть и кажущейся, возможно, педантизмом) хронологией, датируя анализируемые явления с точностью до года и месяца. Всемирная история должна быть гибкой в своих хронологических параметрах и прежде всего отдавать себе отчет в скорости и направлении анализируемых изменений. Исторические процессы не просто происходят в пределах различных временных рамок и не просто делятся (возьмем самое общее деление) на кратко-, средне- и долгосрочные. Они различаются также по тому, протекают ли они непрерывно или с перебоями, переходят ли в них количественные изменения в качественные, являются ли они обратимыми или необратимыми, свойствен ли им постоянный или изменчивый темп. Существуют повторяющиеся процессы (Райнхарт Козеллек назвал их «повторяющимися структурами»)[252] и процессы с неповторимым, преобразующим характером. Среди подобных преобразующих процессов особенно интересны те, при которых причины и следствия лежат в разных – на взгляд большинства историков – категориальных полях: например, влияние окружающей среды на социальные структуры или влияние менталитета на экономическое поведение[253]. Процессы, протекающие параллельно, порой отличаются друг от друга «неодновременностью»: хронологические рамки у них одни и те же, но по критериям нехронологических стадиальных моделей их относят к разным стадиям и по-разному оценивают[254]. Деление истории на столетия предстает лишь неизбежным злом по сравнению с теми проблемами, которые возникают при описании подобных, более дробных хронологических структур.
5. Часы и ускорение времени
Циклический и линейный ход истории
Хронологические структуры, которые историки формулируют для удобства своей работы, никогда полностью не основываются на восприятии времени историческими субъектами (насколько оно вообще поддается реконструкции). В противном случае не существовало бы ни одной общепризнанной системы времяисчисления, а господствовал бы беспорядок многочисленных самодостаточных представлений о времени. Только в рамках времяисчисления, опирающегося, с одной стороны, на астрономически-математическую структуру времени, а с другой – на линейную последовательность рассказывания историй и истории, реконструируемое восприятие времени способно помочь нам отделять одни события и явления от других. Такой исторический опыт, как ощущение ускорения, может быть артикулирован только на фоне опыта равномерного течения времени.
При этом следует учитывать, что, наблюдая за событиями всемирной истории, мы нередко имеем дело с необычайно долгой вереницей причин и последствий. Длительность процессов индустриализации, к примеру, в отдельных европейских странах измеряется несколькими десятилетиями. Индустриализация как глобальный процесс, однако, не достигла своего завершения и по сей день. Несмотря на наличие факторов, оказавших определяющее воздействие на процессы индустриализации в экономиках тех или иных стран, эффект от импульсов английской промышленной революции до сих пор ощущается в ряде азиатских государств – например, в Китае, где воспроизводятся даже некоторые из побочных явлений, сопровождавших раннюю индустриализацию в Европе, в частности варварское отношение к окружающей среде и ничем не ограниченная эксплуатация рабочей силы.
От идеи, что история движется не линейно и прогрессивно, а циклически, тоже не следует отказываться, отбрасывая ее как проявление домодерного образа мысли. В качестве аналитического инструмента она не бесполезна. Экономическая история применяет модели производственных и конъюнктурных циклов разной длительности. Открытие этих циклов стало важным результатом теоретических поисков экономической науки в XIX веке[255]. Представление о «длинных волнах» (long waves) имперского контроля и гегемониального господства оказалось полезным инструментом, позволившим по-новому поставить вопрос о распределении военных сил в мире[256]. Западному миру знакомы как линейные, так и циклические модели исторического движения. Начиная с XVIII века, однако, он отдает предпочтение идее направленного в будущее движения времени – «прогрессу», ход которого то и дело застопоривается, а иногда возвращается к пройденному этапу[257]. Другие цивилизации переняли позже эту европейскую идею прогресса. Некоторые из них, например мусульмане, не отказались при этом от собственных дискретных представлений о линейности, в соответствии с которыми история мыслится не как постепенное развитие, а как прерывистая череда отдельных моментов[258]. Заслуживает внимания и хотя бы проверки вопрос о том, могут ли подобные представления об истории и времени, свойственные тем или иным культурам, найти применение в современной исторической науке в качестве адекватного описания реконструируемой действительности.
Вот лишь один пример: Майкл Онг-Твин предполагает, что развитие социальной истории Юго-Восточной Азии вплоть до второй трети XIX века совершало движение по спирали. Онг-Твин выдвинул эту гипотезу (на большее он не претендует) на основе противоположных представлений, которые он наблюдал у историков и антропологов: первые не сомневаются в наличии эволюции, прогресса и причинно-следственных связей, вторые исходят из структур, аналогий, сходств и взаимодействий. Историки, по его мнению, подчас приходят к ошибочному заключению, принимая наблюдаемые ими изменения, имеющие место в рамках определенного отрезка времени, за непрерывный процесс трансформации. Онг-Твин предложил собственную интерпретацию истории Юго-Восточной Азии, согласно которой она как бы колеблется (он использует выражение «осцилляция») между двумя циклами: «аграрно-демографическим» циклом развития государств, ориентированных внутрь континента, и «коммерческим» циклом, характерным для городов и политических единиц, обращенных лицом к морю. В частности, бирманское общество после многочисленных изменений вернулось в середине XVIII века в состояние, обладавшее большим сходством со временем прославленной династии Паган XIII века. Это стало возможно благодаря силе бирманских государственных учреждений, пишет Онг-Твин[259]. В ходе британской колонизации, постепенно, в течение 1824–1886 годов подчинившей себе Бирму, влияние этих сил было подорвано. Но только после революции 1948 года, принесшей независимость стране, было впервые прервано движение по старой траектории.
Нет необходимости в выработке собственного суждения относительно такого взгляда на Бирму и Юго-Восточную Азию в целом. Еще один аналогичный пример можно привести для наглядности. Он касается более общего довода. В европейской философии истории примерно с 1760 года укрепилась идея о том, что динамичным обществам Западной Европы противостоит находящаяся в состоянии «застоя» и даже «неподвижности» Азия[260]. Когда Гегель в 1820‑х годах высказывал эту точку зрения, он еще проводил некоторые различия между разными азиатскими обществами. Немногим позже эта идея приняла форму широко распространенного мнения, что существуют народы «без истории». К таковым наиболее склонные к огульным суждениям авторы относили не только «дикарей», не обладающих письменностью и государственностью, но и высокоразвитые азиатские культуры и славянские народы. Когда народам отказывают в одновременности, в присутствии в едином общечеловеческом пространстве-времени, это, как совершенно обоснованно отмечали критики, вопиющий