Эта дверь была почти такой же.
Дверь хлопнула и закрылась. Он прижался к ней спиной и прикрыл глаза. То, что осталось позади, относилось к тому, во что ему сложно было поверить даже сейчас.
Он провел рукой по двери и ощутил мелкие и почти нечувствительные покалывания, когда щепки царапали его кожу. Эти ощущения подсказывали ему, что все происходит наяву, и он нажимал на ладонь все сильней и сильней до тех пор, пока не ощутил, как большая щепка больно занозила ему ладонь.
Все это было по-настоящему. Ничего не закончилось, ничего не приснилось, долгий день все еще продолжался.
И только в этот момент, рассматривая деревянную щепку, вошедшую ему в ладонь, он увидел перед собой лица одноклассников, шумной гурьбой выходящих из спортзала и направляющихся к раздевалкам.
Что-то было не так.
Шедшие впереди внезапно останавливались, сразу создав за собой затор и толпу, желающую выйти из зала, задние напирали и протискивались вперед, и, протиснувшись, тоже останавливались.
Увлеченно рассматривать ладонь уже было глупо и он поднял глаза. Все смотрели на него и молчали. Он не мог истолковать выражения на лицах, молчание сгущалось и становилось материальным. Где-то вдалеке, в зале, упал и покатился баскетбольный мяч, отскакивая от пола, и этот звук вызвал эхо, отозвавшееся болезненной пульсацией у него в голове.
Он не знал, что написано на лицах одноклассников и не знал, что бы он хотел увидеть.
От головной боли он поморщился. Замедлившее ход время опять поскакало вперед и он услышал, как в тишине бьется его сердце, «тук-тук» показался столь же громким, как и отскоки баскетбольного мяча, который где-то далеко продолжал упруго прыгать по полу.
Из множества лиц выплыло лицо Славика, который странно смотрел на него, так же, как и все. Ему показалось, что на лице Славика написано одновременно и сочувствие и замешательство и удивился этому. Ему не нужно было сочувствовать, ведь он смог доказать самому себе очень важную вещь и надеялся, что доказал что-то и окружающим.
И потом вдруг тишина кончилась. Она кончилась внезапно, резко и без перехода и он подумал, что ее и не было. Что она почудилась ему в какой-то момент между ударами сердца.
Одноклассники шушкались, глядя на него, небольшие, но тесно спрессованные толпой группки шептались о чем-то, глядя на него. Ему не было слышно ни слова, обрывки фраз сложились в невнятный гул. И потом раздались смешки. Они прошелестели по толпе, вернулись, усилились тут и там.
Кто-то показал в его сторону пальцем и что-то сказал окружающим, и на смену смешкам пришел смех. Он нарастал и нарастал до тех пор, пока, как ему показалось, не засмеялись все.
Он поискал глазами Славика. Его голова кружилась, но ему показалось, что он увидел Славика и в последнем болезненном усилии прищурился, чтобы разглядеть его лицо. Славик не смеялся. Но легкая улыбка все-таки блуждала и на его губах.
И тут он увидел Ее. Она не смеялась. Решительно протиснувшись сквозь затор на дверях спортзала, она прошла мимо него, гордо задрав подбородок вверх. Проходя мимо, она на мгновение остановилась и, еще выше подняв подбородок, свысока посмотрела на него.
В ее глазах он прочел презрение. Она смотрела на него недолго, какие-то доли секунды и, взмахнув волосами, проследовала дальше, в женскую раздевалку и громко хлопнула за собой дверью. Солнечный лучик, запутавшийся в Ее волосах, перепрыгнул на стену и ярко сверкнул, заставив его прищуриться.
Он моргнул. Что-то потекло по его щеке, и он испугался, что это слеза.
«Не хватало еще расплакаться тут перед всеми», — мелькнула мысль, такая или почти такая, сумбур в его голове и не думал рассеиваться, трудолюбивые молоточки в его висках продолжали выстукивать «тук-тук», но он поднял руку и вытер щеку. Так и не вынутая заноза царапнула его и, подняв ладонь к глазам, он увидел кровь.
«Он все-таки неплохо меня задел», — подумал он, вспомнив Олега, и машинально вытер лицо рукавом. «Чего уж теперь беречь-то, все равно стирать все вместе», — подумалось ему.
Он стоял прямо и смотрел. Лицо его ничего не выражало в тот момент. Переполнявшие его эмоции ушли вглубь и надежно захлопнулись внутри. Он стоял и вытирал лицо рукавом, проверяя ладонью, не осталось ли на щеке влажных потеков.
Ему было больно. Природу этой боли он не смог бы тогда определить, но эта боль ничего общего не имела с ударами по лицу, с теми моральными унижениями, которые он вынужден был терпеть так долго. Это была другая боль. Она пульсировала внутри, сжимаясь в тугие комки, и продолжала скручиваться все сильней и сильней в какую-то бесконечную спираль, сдавливающую сейчас его голову.
Но внешне он был невозмутим. Ему стало все равно. Все равно, что бы ни случилось. Любой из его одноклассников мог сейчас подойти и оттолкнуть его с пути. Скорее всего, он бы упал, потому что ноги практически не держали его, фактически он оставался на ногах только благодаря усилиям воли и еще тому, что он слушал и слушал удары молоточков в голове.
Смех стал стихать. Шепотки и какие-то более отчетливые фразы долетали до него, но он не вслушивался. Это уже было неважно, что именно и кто говорит.
Он вытер лицо еще раз и, не посмотрев на ладони, уже покрывшиеся подсыхающими бурыми потеками, взял портфель покрепче.
Ему очень захотелось что-то сказать, объяснить, достучаться до всех, кто смеялся над ним, и он даже открыл было рот, но в итоге так и не произнес ни слова. Усмехнувшись, он повернулся и направился к выходу из школы, а перед глазами по-прежнему плясал солнечный зайчик, навсегда выпрыгнувший из Ее волос.
Глава 23
Выйдя из школы, он остановился. «Бабье лето» продолжалась и в лицо пахнуло теплом. Листва пожелтела, как будто впитав в себя яркий солнечный свет, и переливалась на солнце всполохами желтого, зеленого и кое-где пробивающегося красного. Перед школой не было ни души. Уроки то ли закончились, то ли он просто не пошел на последний урок, это не имело ни малейшего значения.
Все вокруг дышало миром и покоем. Листва лениво шелестела, хотя не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.
Он ни разу не свернул по пути из спортзала к дверям, не посмотрел по сторонам. Ему было наплевать на то, как он выглядит, на испачканную форму, на то, что на лице наверняка остались следы. Он вздохнул полной грудью и почувствовал, как молоточки в висках вдруг синхронно перестали стучать.
Этот солнечный и яркий мир просто не мог, не имел права быть таким жестоким и несправедливым. Мир выглядел иначе, в нем будто не было места унижениям, боли и горечи.