Приятно…
Сладко…
В кои-то веки…
И тут… Дзинь! Твою дивизию! Дзинь, и ещё раз дзинь и дзинь… Ночную тишину взрывает звонок телефона.
— Алло…
— Спишь?
— Нет, — отвечаю заплетающимся языком. — Сон для слабаков.
— Хорошо, тогда приезжай ко мне домой. Прямо сейчас.
— Юрий Михайлович, я вас обманул. Я сплю. И у меня машины нет.
— Я свою послал уже. Встрепенись. Я тебя жду.
— Давайте завтра, а?
— Завтра может быть поздно, просыпайся.
Тра-та-та, тра-та-та, мы везём с собой кота…
16. Пусть хоть весь мир перевернется вверх дном
— По просьбе Марковой Ирины Сергеевны из Рязани звучит песня из кинофильма «Ох уж эта Настя». Стихи Юрия Энтина, музыка Евгения Крылатова. Исполняет Людмила Сенчина.
Осенью, в дождливый серый день
Проскакал по городу олень.
Он летел над гулкой мостовой
Рыжим лесом пущенной стрелой.
Из динамиков разлетаются колокольчики Сенчинского голоса. Почти про нас песенка, мы тоже летим пущенной стрелой по гулкой мостовой. Только не рыжим лесом, а ночным городом. Но, главное, если верить, сказка оживёт…
— Давай, — хмуро кивает Чурбанов, наливая в пузатый низкий бокал коньяк.
Я поднимаю этот маленький аквариум с «живой водой» и подношу ко рту, чуть окунаю верхнюю губу в янтарную жидкость и возвращаю бокал на стол. Юрий Михайлович выпивает свою порцию и подмигивает мне:
— Ну как там наш ЦК поживает?
— Да ничего, — киваю я. — Энергия наших сердец летит в кремлёвский дворец приветствовать делегатов и делегаток съезда.
— Вот только не надо смеяться над… важным и ответственным событием. Для нашей страны это не пустые слова, между прочим.
— А я и не смеюсь, Юрий Михайлович, — мотаю я головой, — стал бы я приезжать к вам посреди ночи, чтобы поглумиться над съездом партии?
Он сосредоточенно смотрит на меня некоторое время, а потом размашисто кивает. Вот и славно, трам-пам-пам…
— Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие, — цитирует он «Ревизора».
— Ревизор? — спрашиваю я.
— Да, — кивает он.
— Что за ревизор?
— Гоголь! Неуч ты, Брагин. Это Гоголь.
Я вздыхаю. Понятно.
— У нас, — продолжает Чурбанов, — есть общий знакомый. Не очень приятный человек.
— Не очень, — соглашаюсь я. — Вообще, можно сказать, неприятный. Совершенно даже неприятный. И почему вы с ним не развяжетесь, хотелось бы спросить, пользуясь случаем?
— Каким случаем? — подозрительно хмурится он. — Тем, что я выпил?
— Вроде того, Юрий Михайлович.
— Откровенный — это хорошо. Ладно. Встретишь в своём ЦК Ахтырского, передавай привет. Товарищ мой старый.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Хоть и не хожу по таким высоким кабинетам, при случае обязательно передам.
— Ладно, — машет рукой хозяин вечеринки. — Чем ты так Назарову насолил?
— Это тому, который Сергей Олегович? — уточняю я. — Его ещё дедом Назаром называют, да?
— Да.
— Так не хочу ему своё отдавать. И ваше тоже не хочу отдавать. Ему ведь только дай волю он же на шею сядет и ножки свесит. Я вот тоже хочу спросить, а чем он вас так обаял, что вы его при ваших возможностях не желаете в каталажку засунуть? Вы же огромный спец по кадрам и по выстраиванию кадровой политики.
— И?
— У вас вся милиция страны на ниточках, можете дёргать, как хотите.
Он чуть прищуривается и молча на меня смотрит.
— Что? — спрашиваю я.
— Что? — спрашивает и он. — Что же ты мне предлагаешь?
— Предлагаю унасекомить этого неприятного гражданина с крайне невысокой социальной ответственностью, хоть и не в том смысле.
— Что-что?
— Мне очень хочется прервать его жизненный цикл, простите, если разочаровываю вас. Он отвратительный человек, жестокий и бесполезный настолько же, насколько и беспощадный.
— Ты ж не суд, — пожимает плечами Чурбанов и да, на это мне ответить особо нечего.
Но я пытаюсь.
— Почему не суд? — качаю я головой. — Я и есть суд.
Он наливает себе ещё.
— Кто, как не я, Юрий Михайлович? У меня же это в крови всё, понимаете? Течёт, кипит, пузырится. Представьте свою молодость, будто вы вернулись в неё и сердце ваше разрывается от любви, от песен, от воздуха, запахов и зовущих горнов будущего, иерихонских тудыт его труб. И тут х*й синий пытается вас и ваших близких подмять, оттоптать, надругаться, поглумиться. И кто же тут суд — вы или нет?
Выступаю эмоционально, несвязно, но с нервом. Накатило, бляха. Он глазами хлопает — хлоп-хлоп. Но шарики-то бегают! Мысль движется, мозги шевелятся — думает человек, соображает!
— Хороший ты парень, Егор, — наконец, говорит он. — Напоминаешь мне меня в молодости.
— Молодость к молодости, товарищ генерал. Дайте санкцию и я раздавлю его как таракана. А вместе мы столько сделаем. Юрий Михайлович, вы за идею я знаю, не за бабки. Я тоже, верите или нет, но для идеи бабки тоже нужны, как ни крути.
— Это тут причём?
— Так, на всякий случай, проясняю позиции.
— Понятно, — кивает он и вливает в себя красивую янтарную жидкость.
Ничего, на зоне пить не будет, трезвенником станет. Впрочем, может, получится его от этого уберечь…
— Не могу, Егор. Почему у меня собственного сына нет, вот с тобой приходится возиться…
По пьяни чего только не скажешь. Я всерьёз это не воспринимаю, конечно же.
— Юрий Михалыч, у меня батя есть, слава Богу, но я к вам со всем уважением, честно говорю. Как к близкому человеку. Я ведь вас гораздо лучше понимаю и чувствую, чем вам кажется.
Он наливает ещё. Я ведь мемуары ваши читал, если что. Нормальный вы мужик, без вы**бонов.
— Залёт, Брагин. Не могу, есть кое-что… Думаешь, если Леонид Ильич тесть я что угодно могу делать? Думаешь, мне всё можно?
— Нет. Не думаю. Знаю, что всё не так.
— То-то. А у него, бл*дь расписка Галкина…
— Я у него её вырву. Вместе с сердцем.
— По глупости и не для себя же. А вот теперь, как на крючке и не скажешь никому. Это ж только снаружи кажется, что все друзья, товарищи по партийной борьбе, понимаешь ли. А так-то, как змеи в банке, что в министерстве, что в отделе административных органов ЦК. Что Рябик этот был, что Савинкин есть…
— Аккуратно сделаем, не беспокойтесь, — говорю я, только как мы это сделаем пока не имею ни малейшего понятия.
Партия сказала: «Надо!», комсомол ответил: «Есть!»
— Ещё. Кое-что… Он хочет, чтобы я тебя посадил. Или расписка эта уйдёт куда надо.
— Думаете, он из-за меня свой главный козырь сбросит?
Да, мне только сесть, я и дня там не протяну, это уж ясно.
— А козырь этот не единственный, — качает головой Чурбанов. — Ещё есть кое-что. Так что может и скинуть одну карту.
— Рассказывайте.
— Нет.
— Старое что-то? Со времён политуправления?
— Твою мать! Ты Вольф Мессинг что ли?
Кашпировский.
— Нет, но понимание имею, — хмыкаю я.
В комнату заглядывает Галина.
Несе Галя воду, коромисло гнеться,
За нею Іванко, як барвінок в’ється…
Эх в батальоне у нас молдаванин один так эту песню пел, все пацаны слезу пускали…
— Я котлеты сделала, — говорит она. — Нести или на кухню пойдёте?
Котлеты — это хорошо, конечно, но зачем же ты Галя расписками раскидываешься…
— На кухню! — командует Чурбанов и поднимается из-за стола. — Пойдём, покушаем, не то развезёт.
Меня-то вряд ли, учитывая, что я и глотка не сделал.
— Юрий Михайлович, — щурюсь я, когда мы оказываемся в дверях.
— Брагин! Кончай это дело!
— Лимончика кончать надо, а не это дело…
— Я подписывал требования… Хоть и не для себя, но в бумагах не написано…
— Для Котова?
Я-то читал мемуары Чурбанова, но там об этом, естественно ни слова не было сказано, но догадаться не сложно. Котов был его боссом, начальником политуправления внутренних войск МВД СССР. Злоупотреблял служебным положением…