беленых стенах висели футбольные сувениры: фотографии команд и игроков, бело-голубые шарфы и футболки.
Амаль Хуссейн не интересовался футболом и не мог назвать ни одного игрока «Марселя», даже тех, чьи лица смотрели на его угловой столик. Здесь его ничего не отвлекало – в этом и была привлекательность этого кафе. Женщины сюда обычно не заходили, музыка доносилась только из маленького древнего приемника на кухне, а разговоры редко касались политики или религии. Он никого не беспокоил, и его никто не беспокоил.
Хуссейн посмотрел на часы и налил апельсиновый сок. У него не было телефона, планшета или ноутбука, только свернутая газета «Либерасьон». Никаких компьютеров, никакой электронной почты, никаких сообщений – вот его правила. Все сообщения, которые он получал, были напечатаны или написаны от руки, и он их сжигал. Никаких денег. Он был невидимкой, и его невозможно было отследить. Он ждал.
От углового столика открывался прекрасный обзор на суматошную и узкую улицу Насарр. До полудня было поспокойнее: меньше машин, меньше людей. Хуссейн предпочитал именно это время. Когда со стороны рыночной площади появился мужчина в шортах цвета хаки, бледно-голубой льняной рубашке, солнцезащитных очках и белой шапочке, Хуссейн был единственным, кто обратил на него внимание. Мужчина беззаботно шел по улице, купив фрукты, а затем булочек.
Хуссейн налил еще воды и стал ждать. В конце концов, мужчина вошел в кафе, оглядел пустые столики, снял шапочку, вытащил наушники и устроился на стуле напротив. На стол он положил экземпляр «Лё Монд».
Их кухни выглянул хозяин кафе, но Хуссейн лишь покачал головой. Он налил посетителю стакан воды и чокнулся о него своим.
– Salut, salut. Ça va?[20] – У него был узнаваемый акцент египтянина с английским образованием.
Посетитель пожал плечами:
– Ça va[21].
Он был небрит, с раскрасневшимся, серьезным лицом. Воротник потемнел от пота.
Хуссейн указал на свою газету:
– Меняю «Либерасьон» на «Лё Монд».
– Достойный обмен.
– Я бы не был так уверен. Они обе полны дерьма.
Посетитель пожал плечами.
Они обменялись газетами. Хуссейн развернул «Лё Монд» и вытащил коричневый прямоугольный конверт, который убрал в карман.
– На сегодня? – спросил он.
– На сегодня, как вы и просили. Последний рейс. Так себе дело, конечно.
Теперь Хуссейн пожал плечами.
– Дело семейное, но все же дело. И на этот раз я с ним разберусь. Лео, ты же понимаешь, что это святотатство.
– Конечно. Ты должен действовать так, как считаешь нужным. Мои друзья благодарны за твою преданность делу.
Мужчина взял шапочку, достал из нее наушники и встал.
– Надеюсь, скоро увидимся. – Он слегка поклонился.
Амаль кивнул:
– В четверг получишь от меня весточку, как только наша работа будет сделана.
40
15:40
В корпусе факультета социальных исследований Дон Хардин заказал чай. Небольшая столовая на первом этаже была переполнена, каждый из квадратных оранжевых столов окружали шесть или семь студентов. Некоторые продолжали учиться, оперев открытые книги о бутылки с кетчупом, но большинство болтали или показывали друг другу видеоролики. У касс висела отчаянная рукописная табличка: «Мы не хотим слушать вашу музыку. Наушники уже изобрели».
Но за одним из столиков сидел лишь один человек. Хардин подсел к своей подруге и поделился планом.
– Ты действительно собираешься участвовать в демонстрации? – Батхандва Бамбавани оторвалась от торта – ложка застыла на полпути ко рту. – Речевки, колонна марширующих, плакаты? Вот это все?
Хардин смутился.
– Я все еще священник англиканской церкви, Биби. Не знаю, как я буду себя чувствовать, но, да, на демонстрацию я собираюсь. Хотя не уверен, что буду кричать речевки. И плаката у меня не будет. Но я пойду в их колонне, да.
– Но ты же всегда говорил, что ты не из тех, кто любит размахивать флагами, и что фанатики тебя пугают.
– И продолжаю говорить, – кивнул Хардин. – Вот ты можешь себе представить, что ты так уверена в какой-то идее, что готова кричать об этом? Я вот не могу. Но чем больше думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что нет смысла читать проповеди, если не можешь присоединиться к антифашистскому маршу. Мы с другими капелланами стараемся поддерживать общность, так что я должен присоединиться. Все наши должны.
– Ты же знаешь, что у некоторых антифашистских групп та еще репутация? Стычки, порча имущества, иногда физическое насилие – и все в таком духе. Они часто не только антифашисты, но еще и антикапиталисты. Довольно разношерстная публика, мягко говоря.
Хардин кивнул, нахмурив брови:
– Конечно, знаю, но спасибо за заботу.
– Это может быть боевое крещение, Дон!
– Уж с крещением я справлюсь, Биби.
– Пойдешь в одеянии?
– Да, конечно.
– Даже белый воротничок не снимешь?
– Не сниму.
– Это непременно привлечет внимание.
– В том-то и смысл, Биби. Мне нужно, чтобы меня заметили.
– В чем все-таки дело, Дон? – Бамбавани с любопытством улыбнулась.
– Ты о чем?
– Кажется мне, твоя маленькая дочь за несколько недель своего пребывания на этой земле, вскружила тебе голову. – Улыбка Бамбавани стала шире. – Я, конечно, не удивлена. Но удивительно, что мы, женщины, можем сделать.
Хардин печально засмеялся:
– Аминь.
– Епископ, конечно, узнает.
Хардин кивнул:
– Почти наверняка. Ну, так тому и быть.
Бамбавани съела кусочек торта и снова улыбнулась.
– Уважаю, Дон. Я думала, у тебя в четверг какое-то шоу с епископом. Кажется, ты говорил, что будешь в другом месте.
– Так и есть. Хотя помощь на мессе за мир вряд ли можно назвать «шоу».
Бамбавани пожала плечами:
– Все такие нарядные и машут руками, совершая ритуалы, – по мне, вполне похоже на «шоу». – Она предложила ему последний кусок торта – капеллан взял ложку, – и подняла свою чашку: – Что ж, за вас, преподобный. А когда вы закончите с радикализацией студентов, я должна буду позвонить семье моего подопечного, а потом в полицию – если о нем так и не будет новостей.
– Мы все молимся за него. Я знаю, ты считаешь, что это не имеет значения, но это наша обязанность, и мы ее выполняем.
– Ты, кажется, беспокоишься.
Хардин приподнял бровь:
– Ты слишком хорошо меня знаешь.
– Или ты плохо скрываешь чувства.
Священник сумел улыбнуться:
– Ты знаешь, почему люди чаще всего приходят на службу?
– Ты же уже рассказывал, Дон. Бесплатная еда, не так ли?
Он улыбнулся и кивнул:
– Мы занимаемся межконфессиональной работой, мы занимаемся пастырской работой, стараемся следить за происходящим вокруг. Но срабатывает только пицца.
– И почему тебя это волнует? Я сама из таких, – Бамбавани успокаивающе улыбнулась. – Бесплатная пицца собирает публику. Правда жизни.
Хардин медленно покачал головой:
– Я думаю, что проиграл, Биби. Парень